— Вам чем-нибудь помочь, мистер Паскис? — спросил его полицейский, дежуривший у главного входа.

— Да. Если вас не затруднит, пошлите лифтера в Подвал. Мне кажется, там есть люди, которым срочно нужно наверх.

Коп добродушно пожал плечами.

— Конечно, мистер Паскис.

И направился к лифтам.

Архивариус с непроницаемым лицом какое-то время наблюдал за ним, потом выскользнул на улицу и пошел к дому Джуса Ван Воссена.

Кабинет Рыжего Генри украшал бар красного дерева, полный бутылок с дорогой выпивкой. Впрочем, открывался бар довольно редко. Генри держал себя в рамках. Он любил и часто употреблял пиво, но при его габаритах это никак не влияло на трезвость. Однако сейчас перед ним стоял высокий стакан виски со льдом, к которому мэр весьма энергично прикладывался. До банкета оставалось три часа, а события разворачивались не совсем так, как ему бы хотелось. Беспокоили поляки, и мэр распорядился, чтобы парни из БПД постоянно дежурили у их отеля, обеспечивая их безопасность.

Достав из деревянной шкатулки несколько сигар, Генри разложил их на столе. Он прихватит штук пять с собой: одну для Ринуса, или как там его, и четыре для себя. Мэр рассеянно перебирал толстые гаванские сигары, думая о том, что случилось с Берналем. Генри никогда не привязывался к людям. Сантименты были ему неведомы. Но кое-кого он терпел рядом с собой — особенно тех, кто вызывал в нем интерес или забавлял его. Берналь, как и Блок, и Альтабелли, как раз были из их числа.

Генри был расстроен смертью Берналя — в узком кругу общения это была ощутимая потеря — и озадачен его предательством. Почему Берналь пошел против него? Была ли здесь корысть или, наоборот, боязнь что-то потерять? Он не мог объяснить поведения Берналя, и это тревожило больше всего.

Опять же этот проклятый Фрингс, который вдруг так остервенился, что готов скорее пожертвовать своей подружкой — и не какой-нибудь, а самой Норой Аспен, — чем уступить хотя бы на йоту. Как этот чертов репортеришка разыскал Отто Самуэльсона? Должно быть, Берналь протрепался. Но почему? Генри перебирал в уме возможные причины, и все упирались в одно — план «Навахо». Это могло грозить катастрофой. Взвешивая, какие могут быть последствия, если устранить Фрингса руками Смита, Генри обнаружил, что его стакан пуст. Добавив в него льда из ведерка, мэр стал медленно наливать виски, наблюдая, как напиток затопляет ледяные кубики.

Виски «Четыре розы» приятно расслабило тело, однако мозг его заработал еще лихорадочнее. Куда делся Отто Самуэльсон? И, что еще важнее, где сейчас Борода? Что творится на фермах? Когда Тревор Рейд скрылся с краденым, Генри посчитал: то, что сделал с ним Борода, навсегда привяжет остальных к месту. Самуэльсон и вся эта компания — парни, конечно, крутые, но люди такого сорта обычно не рыпаются, когда их по-настоящему прижмешь. Борода же был из другого теста. Он казался среди них существом с другой планеты. Таким же, как Ферал. Нельзя сказать, чтобы они были похожи. Ферал был сдержан и образован и даже обладал своеобразной моралью, хотя и весьма извращенной. Борода же был форменным маньяком-убийцей. Но оба жили в каком-то другом измерении. Их нельзя было превзойти крутизной, потому что сами они не были крутыми. Их жестокость была совершенно иного рода. Именно поэтому они так и беспокоили Рыжего Генри, самого крутого из всех крутых.

В камине плясал огонь, отбрасывая блики на лицо Ван Воссена. Напротив в глубоком кресле расположился Паскис. На этот раз на коленях у Ван Воссена не было металлической коробочки. Из патефона раздавался скрипичный концерт Баха. В воздухе витал запах трубочного табака.

— Вы подожгли архив?

Голос Ван Воссена звучал бесстрастно, глаза смотрели равнодушно, но по тому, как напряглось тело, Паскис понял, что он встревожен.

— Они все равно собирались его уничтожить. Исказить все сведения.

Паскиса била нервная дрожь — сказывалось напряжение сегодняшнего дня.

Ван Воссен кивнул:

— Лучше ничего, чем куча вранья.

Как и ожидал Паскис, он все понял правильно.

— Это было бы коллективным безумием.

Ван Воссен посасывал трубку и смотрел в огонь, избегая встречаться с Паскисом взглядом.

Какое-то время оба молчали, а потом Ван Воссен налил в стаканы коньяк из хрустального графина. Паскис не любил алкоголь, но из вежливости пригубил коричневую жидкость.

— Теперь ваша книга — единственный источник информации. Самый полный отчет об отправлении правосудия в Городе.

Ван Воссен молча покрутил стакан с коньяком. Паскис терпеливо ждал ответа. Испугается ли Ван Воссен такой ответственности или, наоборот, обрадуется своей миссии?

— У меня сложности с составлением книги, — наконец произнес Ван Воссен.

— Что вы имеете в виду?

— Я бы хотел знать, как вы организуете свою работу. По какому принципу? Ясно, что не по временному.

Его слова удивили Паскиса.

— В архиве все систематизировано по…

— В вашем архиве все расставлено как Бог на душу положит.

Паскис почувствовал, как в нем закипает гнев.

— Как Бог на душу положит? У нас используется сложная структурная система хранения. Она очень точно отражает характер преступлений.

Ван Воссен презрительно усмехнулся:

— Разве, мистер Паскис? Вы уверены, что не заталкиваете дела в категории только по каким-то общим признакам? Неужели преступления настолько одинаковы?

Паскис хотел было сказать «да», но что-то его удержало. На этот вопрос не было однозначного ответа. А если он не мог ответить утвердительно, зачем тогда архив и три десятка лет напряженного труда?

— Вы хорошо знали Абрамовича? — спросил Ван Воссен, переводя разговор в другое русло.

— Он был моим наставником.

— Вы были знакомы с ним до болезни?

— Ну, мне трудно сравнивать, но когда я поступил на службу, он уже был несколько не в себе.

— А вы знаете, почему он свихнулся?

Паскис не ответил. Он размышлял над этим два десятка лет и не пришел ни к какому определенному выводу.

— Он сошел с ума, потому что искал принцип. Принцип, или теорию, или систему, которые могли бы охватить все преступления, проходившие через его руки. Он пытался найти модель — и не смог, надорвался, потому что такой модели не существует. Он искал Бога в человеческих деяниях, а обнаружил лишь разрозненные поступки тысяч людей. Никакой системы, никаких моделей, никакого смысла. Вот поэтому мне так трудно логически выстроить то, что я написал.

Подписание контракта должно было происходить в бывшем манеже, перестроенном в огромный бальный зал. Прислонившись к устроенному по этому случаю бару, Рыжий Генри наблюдал за приготовлениями к торжеству. На стенах развесили огромные американские и польские флаги. Столы декорировали в бело-красных и бело-красно-синих тонах. Между столами сновали официанты, расставляя бокалы и приборы, на кухню возили тележки с продуктами. Генри мрачно наблюдал за приготовлениями, с удовольствием отмечая нервозность и даже страх служащих.

На сцене в конце зала расположился джаз-оркестр: музыканты настраивали инструменты и исполняли отрывки из смутно знакомых произведений. Звуки музыки сливались со звоном посуды, хлопаньем дверей и болтовней на дюжине языков. Мэр допивал свою пинту пива. Он постепенно пьянел, чувствуя, как его охватывает приятная агрессивность.

Хлопнула дверь служебного входа, и с той стороны послышались шаги. Обернувшись, Генри увидел Педжу, нерешительно семенящего к нему. По глазам своего помощника мэр понял, что тот пришел не с лучшими новостями, и поскреб голову свободной рукой.

— Ну, давай выкладывай, — проворчал он вместо приветствия.

Педжа отвел глаза в сторону.

— Да, сэр. Поляки… ну, в общем, они не придут.

Генри уставился куда-то вдаль, стараясь сохранить самообладание.