Архивариус отнес книги в «конюшню» и поставил на место, после чего вынул такие же, но за 1928 год. Вернувшись к столу, он вновь проделал сравнительный анализ и нашел двенадцать фамилий. Последним в его списке оказался некий Отто Самуэльсон, который был осужден 18 июля, но в заключение тоже не попал. Выписав и эти фамилии, Паскис снова отправился в «конюшню», где обменял 1928 год на 1929-й.

Изучив тома, архивариус обнаружил, что в 1929 году ни один убийца не избежал тюрьмы. Чтобы удостовериться, что после 18 июля 1928 года подобные случаи прекратились, Паскис просмотрел тома 1930 года, где все тоже было в порядке. Теперь следовало обратиться к первой инстанции, но Паскису хотелось сначала понять, что на самом деле он расследует. Это была явно не канцелярская ошибка, но в чем суть дела, он пока разобраться не мог. В любом случае у него был список из двадцати осужденных, один из которых — Граффенрейд — был им уже проверен. Паскис взял тележку и приступил к поискам остальных девятнадцати дел.

Порядок хранения дел в архиве, установленный еще полвека назад, был предметом постоянных дебатов. Сейчас данные классифицировались по двум принципам — хронологическому, когда сведения располагались в порядке их поступления, и именному, при котором фамилии обвиняемых и осужденных следовали в алфавитном порядке. Каждый из принципов обеспечивал быстрый и надежный поиск любого дела. Проблемы возникали, когда лица, принимающие решения, и прежде всего Торп и Краузе, изъявляли желание еще больше упорядочить данные. Иными словами, сделать так, чтобы порядок хранения данных обеспечивал дополнительную информацию для тех, кто ими пользуется.

Для этого требовалась особая классификация. Было принято единодушное решение, что она должна базироваться на видах преступлений. Убийства, изнасилования, нападения, похищение людей и тому подобное должны быть выделены в отдельные группы. Эти группы, в свою очередь, подразделялись по характеру преступлений (насилие, посягательство на собственность и так далее). Затем шла классификация по осуждению и оправданию. Однако объединять в одну группу невиновных, обвиненных в убийстве, и действительных убийц казалось не совсем логичным. Поэтому классификация становилась все более сложной.

Какие еще сведения могут оказаться полезными? Взять, к примеру, убийство: как именно оно было совершено? Посредством огнестрельного оружия, ножа или бейсбольной биты? На почве ревности, из корысти или из мести? В какой части города оно произошло? В какое время суток? Было ли преступление единичным или серийным? И — что в последнее время стало особо актуальным — являлось ли оно частью деятельности криминального сообщества, и если да, то какого именно?

Считалось, что при такой классификации лица с похожими преступными наклонностями окажутся в одной группе. Это могло бы позволить анализировать аналогичные преступления и составлять списки возможных подозреваемых исходя из их образа действий: вы называете преступление, находите соответствующую категорию и получаете не только перечень, но и сами папки с делами. Система обеспечивала прямо-таки волшебную точность и эффективность, но только при наличии лица, полностью овладевшего тонкостями ее устройства со многими исключениями из правил и прочими нюансами. Из-за огромного количества преступлений, которые произошли в Городе за последние семьдесят лет, система до того усложнилась, что даже человеку выдающихся способностей, каким был Паскис, потребовались годы, чтобы ее постигнуть. Будучи объектом постоянных пересмотров и усовершенствований, производимых по инициативе целой череды архивариусов, она требовала математических способностей и недюжинной интуиции, не говоря уже о глубоком понимании индивидуальной психологии предшественников. Чтобы разгадать их замыслы, требовалось проникнуться их творческим духом.

Но все эти усилия и хлопоты с лихвой окупались в такие вот моменты, как сейчас.

Прежде чем отобрать папки с делами, Паскис заглянул в ежегодный Главный указатель, где имелся алфавитный перечень преступников и номера соответствующих дел, заведенных в данном году. Указатель составлялся для того, чтобы по номерам дел находить необходимую информацию. Все интересующие его дела входили в серию С4000, где литера С обозначала преступления, связанные с насилием, а четверка указывала на то, что это были убийства. Кроме того, они относились к категории 500, что означало связь с организованной преступностью. Дальше дела распределялись по разным группам, но это уже не имело значения. Важно было то, что все они связаны с убийствами, произошедшими до июля 1928 года, и имели отношение к организованной преступности. Но Паскис был так увлечен расследованием, что не придал особого значения этой дате.

Обратившись к прошлому, архивариус обнаружил: тот, кто совершал подлог, методично удалял и заменял содержимое папок, не оставляя никаких следов вмешательства. Потом, как показалось Паскису, из-за нехватки времени или в силу других обстоятельств этот человек стал работать небрежнее. Вероятно, у него был тот же список, что и у Паскиса, потому что небрежность возрастала в той же последовательности, в которой перечислялись дела.

Первым настораживающим фактом стало дело, засунутое так глубоко, что этикетка почти не читалась. Теоретически это мог сделать и сам Паскис, однако вероятность была крайне мала. Потом обнаружились и другие промахи. Дела помещались на полки не совсем на свое место. Еще одна папка была задвинута далеко назад. Казалось, что фальсификатора в большей степени заботила проблема нехватки времени, чем то, что следы его деятельности могут быть обнаружены.

Паскис отвез папки к столу, хотя уже понял, что пользы не будет никакой. Он стал открывать дела в обратном порядке, начиная с того, которое отобрал последним. Все оказались поддельными и содержали одни и те же бумаги: копии судебных документов, относящихся к последним процессам, не имеющим никакого отношения к данным делам, фотографии человека с крысиным лицом и подбитыми глазами, который был явно не из этой компании. Бумага была новой, никак не старше двух лет. Вероятно, вся эта макулатура появилась в архиве во время его недавнего отпуска.

Присев на свой кожаный стульчик, Паскис предался размышлениям. Как давно появились эти «куклы», и почему он не заметил их раньше? Вероятно, подлог был произведен совсем недавно, хотя к такому выводу его могло подталкивать и собственное тщеславие. Какова вероятность того, что этот подлог никак не связан с наличием двух папок с делом Граффенрейда и его трупом? Такая вероятность крайне мала. И это означало, что повышенный интерес Паскиса к делу Граффенрейда повлек за собой убийство этого человека и изъятие всех дел, которые как-то были с ним связаны.

И тут Паскис наконец осознал, что некомфортное чувство, которое он смутно испытывал в последние сутки, было страхом. Зазвонил телефон. Сторонний наблюдатель заметил бы только то, что внезапный резкий звук заставил Паскиса слегка напрячься, но, приглядевшись, увидел бы в близко посаженных глазах архивариуса выражение безмерного ужаса.

Пул снова отправился в Низину. Было пасмурно, но облака стояли высоко. На широких улицах было пустынно, пахло гниющими отбросами. Он припарковался у кирпичного жилого дома и поднялся по двенадцати ступенькам к входной двери. В этой части города не было высоких зданий — только склады и жилые дома не выше четырех-пяти этажей. Справа от двери виднелись три кнопки с номерами квартир. Нажав на верхнюю. Пул услышал, как внутри зазвенел звонок. Немного подождав, он нажал на среднюю. Снова послышался звонок, после которого раздались шаги практически у него над головой. Посмотрев вверх, он увидел, что окно над дверью приоткрылось, и в нем появилась огромная женская голова.

— Там никого нет, — проговорила она. Складки на шее колыхались в такт словам.