Себастьян бросил перед ним истоптанную маску.

— Поймите, ваше время прошло. Вы больше не подходите для ринга. Однажды вас с него унесут избитым до смерти.

Сэйерс поднял с пола свою вещь.

— Именно так все и кончится, — отозвался он. — Финал мне известен, и я жду не дождусь его. — Он разгладил и заботливо сложил маску, затем поднял глаза на Себастьяна.

— Зачем вы пришли? — спросил он. — Никаких преступлений в этой стране я не совершал. А что касается Англии, то, уверяю вас, вы не знаете и половины из всего происшедшего там.

— Вот я и пришел, чтобы услышать недостающее, — заявил Себастьян Бекер.

Сэйерс продолжал смотреть на него. Себастьян отметил легкую дрожь в руках боксера, которую тот уже, вероятно, не ощущал.

— Я пятнадцать лет ждал, Сэйерс, — говорил Себастьян. — И я готов поверить в вашу возможную невиновность. Если вы, конечно, меня в этом убедите.

Сэйерс отвел взгляд, посмотрел вниз, провел рукой по коротко стриженным волосам. Затем тяжело вздохнул, словно сама мысль ответить на вызов Себастьяна означала для него поражение.

Бекер осмотрел шатер, увидел еще один стул, приютившийся за громоздким чемоданом. Убогий, он не соответствовал тому, который занимал Сэйерс. Себастьян взял стул, перенес к столу, уселся прямо напротив боксера и сказал:

— Итак, я вас слушаю.

Англия, центральные графства

Август — сентябрь 1888 года

В августе 1888 года, вечером, в последний раз упал занавес, всю неделю открывавший спектакль «Пурпурный бриллиант», пьесу в двух действиях, в исполнении Гастролирующего театра Эдмунда Уитлока.

Ставилась пьеса в провинциальном, плотно набитом зрителями зале «Лирик». Она исполнялась и как одиночное произведение, а иногда вставлялась для разнообразия в виде дополнения к эстрадным номерам, являя собой посредственную сентиментальщину, где главный герой часто произносил напыщенные монологи в старинном стиле, много пел и, когда надо и не надо, вставлял бессодержательные репризы. Играл его основной актер театра, он же директор, Эдмунд Уитлок. В этом амплуа он выходил на сцену около восьмисот раз, и всегда в подобных маленьких театрах и мюзик-холлах.

Роль он исполнял, нужно сказать, даже слишком хорошо. Поэтому остальные актеры сразу заметили, что Уитлок начал уставать. Когда хозяин уставал, то все равно играл столь же великолепно, но часто отвлекался. Мысли его начинали блуждать вдалеке от сцены. Он покупал пьесу, платил за декорации и не снимал ее с репертуара до тех пор, пока не знакомил с ней самые дальние уголки Британских островов. Сегодня, во второй сцене, он пропустил целый кусок монолога, отчего на подмостки был вынужден выскочить коверный и заполнить паузу длинным экспромтом. Сделай подобную ошибку другой актер — остался бы без зарплаты. Уитлок же был хозяином, поэтому никто и не думал укорять его за допущенную оплошность.

Пять актеров поддержки, появившись из-за боковых кулис, стояли в ожидании выхода Уитлока.

Он выпрыгнул на сцену, распахнув занавес, и замер на месте, словно ослепленный неожиданным вниманием зрителей — шестидесятилетний мужчина в тугом корсете, черноволосый, с нарумяненными щеками, относительно свежий, играл роль человека вдвое моложе себя. Правда, это обстоятельство все старались не замечать, понимая, как непреодолима тяга быть в центре внимания и как сильны театральные чары.

Сияя восхищением и смирением, сжимая перед собой руки, Уитлок выступил вперед, приблизился к рампе. Одобрительный свист и крики зрителей, казалось, никогда не прекратятся.

И небеспричинно. Том Сэйерс осторожно выглянул из-за кулис посмотреть на то, что творится на сцене. Подняв руку, он подал сигнал хору, состоявшему из плотника, двух рабочих сцены, мальчика на побегушках и швеи. Свистом, подзатыльниками и криком их выстроили за занавесом, чтобы шумом подбадривать Уитлока, в чем он иногда нуждался.

Уитлок поднял руку, прося тишины; Сэйерс опустил свою, «хор» сразу же замолчал и принялся разбирать декорации за сценой.

После того как зрители успокоились, Уитлок наградил их внимательным и нежным взглядом, обведя им все уголки театра. Городок был шахтерским, и увидел он накрахмаленную льняную одежду, плохие зубы и блеск бриллиантина. Женские лица в большинстве своем не отличались от мужских. Постороннему глазу показалось бы, что сидящие рядом дети либо недоразвиты, либо склонны к мелкой уголовщине.

— Друзья мои. Мои милые дорогие друзья, — пророкотал Уитлок. — Тепло и любовь, что мы чувствуем здесь сегодня, как и ваш замечательный город, имя которому… — Он запнулся.

Кому-то показалось бы, что от избытка эмоций, однако истинную причину знал только Том Сэйерс. Хозяин попросту забыл название города, в котором они выступают. И Сэйерсу пришлось шепотом его подсказывать. Зал застыл в изумлении. Сэйерс затаил дыхание.

— …навсегда запечатлеются в наших сердцах. — Уитлок прижал кулак к тому месту, где билось его сердце. — Мы с вами прекрасно провели время. Но сегодня мы оставляем вас… Да! — торопливо выкрикнул он, предупреждая протестующие возгласы. — Но в качестве прощального сувенира позвольте нам предложить вам песню в итальянском стиле. Исполнит ее недавно пополнившая нашу труппу мисс Луиза Портер.

Актеры на сцене разразились аплодисментами, приветствуя выход двадцатидвухлетней Луизы, новоприобретенной субретки труппы. Она выступила вперед, присоединилась к Уитлоку. Он прижал губы к ее обтянутой перчаткой ладони, затем поднял ее руку, представляя публике. Стоявшие на сцене актеры тихо растворились за кулисами.

Даже на первый взгляд казалось, что мисс Портер держится с куда большим изяществом и легкостью, чем директор, однако тот ни на секунду не оставлял сомнений, кто здесь является центральной фигурой. Подтвердив свое превосходство и главенство, Уитлок удалился, предоставив сцену Луизе.

В труппе имелся музыкальной директор, игравший в оркестровой яме на пианино, а иногда и дирижировавший местными оркестрами. Хотя «Лирик» был театром небольшим, пианино в нем имелось, и причем неплохо настроенное.

Мисс Портер начала петь.

За кулисами Уитлока ожидал серебряный поднос с чистым полотенцем и бокалом портвейна. Держал поднос один из рабочих сиены, выполнявший также функции личного камердинера Уитлока. Звали его Молчун. Находился он рядом с Уитлоком дольше, чем кто-либо из труппы мог вспомнить. Уроженец отдаленной части Европы, он не был полностью лишен речи, а просто не говорил больше, чем нужно. Жена его, прозванная актерами Немой, вообще не знала английского языка.

Держа в руке бокал, Уитлок направился к Тому Сэйерсу и остановился футах в двух от него. Сэйерс с блокнотом в руках наблюдал за сбором декораций и реквизита, вычеркивая каждую взятую вещь из составленного им списка. Рабочие сцены двигались бесшумно. К тому времени, когда зрители начнут подниматься и выходить из театра, сцена должна была быть пуста, а все добро передвижного театра — собрано и упаковано.

Понизив голос, Уитлок сказал Сэйерсу:

— Тележку в мертвецкой и ту, наверное, встречают с большим энтузиазмом. Когда мы убираемся из этой чертовой дыры?

— Особый скорый отходит ровно в полночь, — ответил Сэйерс.

— Аминь, — произнес Уитлок. Он поднял бокал, словно провозглашал тост, и удалился на поиски заведующего театром.

Сэйерс, оставшись один, воспользовался случаем ослабить бдительность и переместился к боковой кулисе, откуда ему была хорошо видна передняя часть сцены. Там стояла Луиза. И там звучала ее песня.

Ежевечерние мгновения слабости Тома Сэйерса.

В театре Эдмунда Уитлока он исполнял обязанности управляющего, его заместителя, на нем лежали все театральные заботы. Том определял даты спектаклей, организовывал переезды, принимал на работу актеров и увольнял пьяниц и бездарей, вел всю корреспонденцию, а иногда выступал в качестве режиссера сцены или приемщика багажа. Для всех Том был плечом, на которое можно было опереться, а в некоторых случаях и поплакать.