— Как вы умудрились выжить?

Сэйерс покачал головой.

— Ночами прятался в ямах в придорожных лесах, временами дрался за деньги на ярмарках. Добравшись до Лондона, несколько ночей провел в грязных кварталах, среди бездомных, спал на канатах и бельевых веревках.

Кроме вас, мне не к кому обратиться за помощью. И если вы не поможете, что ж… знайте по крайней мере, что я невиновен. В этом случае меня все равно когда-нибудь схватят и повесят, но за преступления, которые я не совершал.

Стокер несколько минут разглядывал разыскиваемого полицией Сэйерса, затем посмотрел вверх и прислушался. На сцене шел второй акт. Слов Стокер не разобрал, просто догадался по переливам и интонации голоса Ирвинга, звеневшего временами кинжальной сталью. Ирвинг играл Макбета, и играл потрясающе. В его исполнении Макбет из человека, либо раздираемого сомнениями, либо ставшего злым под влиянием несвоевременно произнесенного пророчества, превращался в стрелу зла. Он вывел образ, прямо противоположный привычному. Ирвинг показывал им злобного, стремившегося к власти тирана, а слова ведьм всего лишь открывали ему дверь к цели, которую он всегда вынашивал в своем сердце.

— Оставайтесь здесь, — произнес Стокер. — Полагаю, вы сильно проголодались. Когда зрители разойдутся, актеры с отдельными приглашенными соберутся на ужин на сцене. Я принесу вам какой-нибудь еды. Да, и еще — постарайтесь не шуметь.

Лондон

Январь 1889 года

Ранним морозным зимним утром, примерно в половине третьего, Том Сэйерс неожиданно для себя проснулся. Наверное, от холода. Вставать с постели ему не хотелось, но он все-таки заставил себя откинуть одеяло и подняться, надеясь стряхнуть плохое настроение. Стоя у окна, он несколько минут молча разглядывал луну.

Том снял номер в скромной гостинице «Генерал Гордон», расположенной на одной из центральных улиц района Спитафилдс. Из окна комнаты, находившейся на втором этаже, ему виднелась буква «а» названия гостиницы. Буквы стояли далеко друг от друга, поэтому надпись растянулась на всю верхнюю часть фасада. В книге прибытия Том отметился как Джон Тарлоу, столяр-краснодеревщик, приехавший в Лондон в поисках работы. Он хотел взять полный номер, но ему предложили только двухсменный. Значение этого слова выяснилось очень скоро. В комнате фактически жили двое — он и молодая женщина, работавшая ночами в пекарне. К семи утра помещение следовало освободить, туда приходила пекарша, отсыпалась до семи вечера, после чего Сэйерс мог вернуться.

Луна исчезла за плотной пеленой темных облаков, нависших над самыми крышами зданий. Казалось, еще немного, и тучи опустятся на улицы, обволокут их мрачной туманной мглой. В рядах невзрачных серых домов жили семьи скромного достатка. Это был Город Унылых Буден, лондонский Ист-Энд.

В тот вечер их нежданной встречи Стокер хоть и вел себя настороженно по отношению к Сэйерсу, но не предал его, полицию не вызвал. Три часа напряженного разговора закончились тем, что Брэм в конце концов поверил Тому. В душе Сэйерс не очень-то рассчитывал на понимание и не удивился бы, если Стокер явился к нему с полицейскими за спиной, а не с булкой хлеба, добрым куском ветчины, шестью картофелинами, завернутыми в салфетку, и бутылкой пива в руках.

Сэйерс с жадностью набросился на еду. Изредка отрываясь от нее, он поведал Стокеру свою историю. Впоследствии стало известно, что Стокер не только поверил ему, но и, побывав в нескольких театральных салонах, а также у некоторых своих знакомых — актеров, управляющих театрами, рекламных агентов, — везде как бы вскользь упоминал о Сэйерсе, выражая сомнение в его виновности. Мнение Стокера поддержали почти все за исключением нескольких завистников.

Стокер пытался оправдать Сэйерса еще и потому, что видел, как Каспар, едва державшийся на ногах, подходил к поезду в тот вечер в Мидленде, когда Сэйерс просил Брэма сделать все возможное, чтобы задержать состав. Непристойное поведение Каспара придавало дополнительный вес словам Сэйерса. В результате Стокер понял главное — Сэйерс стал жертвой жестокого обмана и подтасовок. Именно Тома приняли за убийцу, а истинный преступник, порочный, с проклятой душой, оставался чист перед людьми и законом. Сэйерс увидел, что мир Стокера не терпит обмана; он, вероятно, был несколько прямолинеен, но в нем мерзавца считали мерзавцем, а честного человека — честным.

«И слава Богу», — думал Том.

Как и ожидал Сэйерс, в гибели Каспара обвинили его. К списку преступлений приписали еще одно. Находились даже такие, кто считал его виновным во всех убийствах, происходивших тогда в Ист-Энде, жертвами которых стали преимущественно уличные девки, хотя Сэйерс в то время побирался и трясся в ознобе в Оксфордшире.

Сэйерс мог бы найти для себя место более безопасное, чем гостиница, но она устраивала его невысокой ценой. Ничего дешевле он не нашел. Стокер разрешил ему взять кое-какую одежду из театрального реквизита, дал немного денег, но Сэйерс не ожидал, что Брэм и дальше станет поддерживать его. Да он и сам не желал быть для Стокера обузой или нахлебником. Гом собирался направиться в Брикстон, где в его доме, арендную плату за который он внес сразу за полгода, хранилась вполне достаточная на первое время сумма денег и кое-какие драгоценности.

Однако в Брикстоне Сэйерса ждало очередное несчастье — хозяйка дома, наслышанная о его злодеяниях и решив, что в конце концов полиция его схватит, сдала жилище другим людям. И хотя Сэйерс уже свыкся с бедами, от такой несправедливости в душе остался очень неприятный осадок.

В центре улицы, недалеко от гостиницы, прохаживался полицейский патруль, который в Ист-Энде ввели после серии убийств в бедняцком районе Уайтчепел, хотя люди поговаривали — в то время ходило много слухов, — что преступник утонул и имя его полиции известно. Сэйерс отвернулся от окна и забрался в постель. Как обычно, он старался не думать о простынях. В двухсменном номере их не меняли неделями. Эта гостиница считалась еще более-менее респектабельной; в других ночлежках существовали и трехсменные комнаты, где постояльцы чередовались каждые восемь часов. Простыни там были еще грязнее.

Сэйерс, поежившись, накрылся с головой одеялом и постепенно согрелся от собственного дыхания. Сегодня, в начале второй половины дня, он встречался со Стокером, который после репетиций собирался на часок-другой отлучиться к себе, отдохнуть перед вечерним спектаклем. В письме Стокер сообщил об имеющихся у него весьма интересных сведениях. Сэйерсу предстояла очень долгая прогулка от Ист-Энда до центра Лондона, но он утешал себя тем, что пребывание на свежем воздухе, во-первых, полезно для здоровья, а во-вторых, поможет немного сэкономить. Сколько он сумеет протянуть на имеющиеся у него деньги и как повернется его жизнь дальше, он не знал.

Жизнь, которую он вел сейчас… да ее и жизнью-то нельзя было назвать. Без имени, данного ему родителями, без любви, без друзей. Разве это жизнь?

Чуть позже полудня Сэйерс стоял у ограды возле Британского музея, дожидаясь Стокера. Тот явился в начале третьего, высокий и мощный, как медведь, расстроенный опозданием, и сразу же рассыпался в извинениях. Сэйерс не показал Стокеру и виду, что давно уже начат нервничать.

— Идемте, — предложил Стокер, едва пожав руку Сэйерсу, и подтолкнул вперед, к лестнице. На ступеньках он сунул в руку какой-то документ и произнес: — Возьмите. Покажете швейцару. Это копия моего читательского билета. Имя в него я вписал самолично.

Сэйерс посмотрел на него и кивнул. Они прошли через громадный холл и вскоре очутились в самом сердце музея, где располагался круглый читальный зал. Там Стокера узнали сразу и даже не стали спрашивать билет, а на фальшивку Сэйерса, наверное, благодаря присутствию Стокера, взглянули лишь мельком.

Просторный, наполненный свежим воздухом зал, высокий и громадный, как римский Пантеон, поразил Сэйерса. Читательские столы шли от стоявшего центре массивного стола старшего библиотекаря, и ряды их напоминали спицы гигантского колеса. Сэйерс, боясь заблудиться, старался не отставать от Стокера. Все места за столами имели номера.