— Верно, — согласился Мазерc и, обернувшись, хитро подмигнул Сэйерсу. — Пока вы не стремитесь переходить грань.

Он передал лампу Стокеру, а сам принялся рассматривать лежавшую на полке стопку картин без рамок. Мазерc определенно знал, что нужно искать. Наконец он вытянул одну из картин, завернутую для сохранности в плотную бумагу, снял обертку и отложил в сторону.

В руках у него оказался несколько небрежно выполненный углем и маслом рисунок, даже скорее набросок лица и плеч мужчины в ярком театральном костюме.

— Эскиз датируется тысяча семьсот семьдесят пятым годом, — сообщил Мазерc. — Имя актера неизвестно. Посмотрите — не исключено, вам знакомо его лицо.

— Очень похож, — прошептал Сэйерс. Склонившись над рисунком, он вгляделся в черты липа мужчины. — Брэм, это он.

— Одна из его последних ошибок, — произнес Мазерc. — Странник не станет больше оставлять своих портретов.

Рисунок изображал молодого мужчину с длинными каштановыми волосами, в котором Сэйерс, по знакомому ему властному и циничному взгляду и резким чертам напряженного лица, узнал Эдмунда Уитлока. Художнику удалось отразить внутренний характер актера, хотя внешнее сходство он передал слабо. Однако Сэйерс уже ни секунды не сомневался в том, что видит незаконченный портрет своего бывшего работодателя.

Стокера тем не менее его заявление не убедило, а сходство он приписывал чистой случайности.

— Мало ли на свете похожих людей, — сказал он равнодушно.

— Вы подвели меня к самой грани, — отозвался Сэйерс. — Почему вы не хотите переступить ее вместе со мной?

— Потому что я в душе рационалист, — холодно ответил Стокер. — Моя вера зиждется на науке и законах природы, а не на легендах и мифах.

— Вот как? Тогда зачем вы сами сочиняете легенды и мифы, вместе с Мазерсом? — Сэйерс бросил взгляд в сторону поклонника магии. — Вы водите дружбу с людьми, которые утверждают, что могут вызвать дьявола, если того захотят. Кто внушил Ирвингу идею о роли Летучего голландца и Фауста?

— Ничего я ему не внушал, — ответил Стокер. — Человек может и расходиться во взглядах со своими друзьями. Кроме того, сочиняя пьесу или книгу с участием привидений, совершенно не обязательно признавать их существование. Не исключено, Уитлок строит свою жизнь по каким-то символам, в которых не сомневается, но я-то в них не верю. И никогда не поверю в невероятное.

Мазерc, все это время изучавший свисающий с картины ярлык, оторвался от портрета, обернул его в бумагу и вернул на полку.

— Брэм, вы верите в зло? — спросил он.

— Как в понятие абстрактное — да.

— И что вы можете о нем сказать?

— Зло — всего лишь слово, характеризующее состояние человеческой души.

— Зло как силу вы отвергаете? Материальную, живущую своей собственной жизнью.

— Разумеется.

— Я, напротив, глубоко убежден в самостоятельном существовании зла, — сказал Мазерc. — Оно перемещается, ищет места, где могло бы проявить себя. Оно способно сломать человека, превратить в свое хранилище. Таких людей обычно называют… живущими без Бога в душе, или, проще, безбожниками.

— Но как даже безбожникам удается обойти законы природы? — недоумевал Сэйерс.

— Лелея идею о своем проклятии, потерянности, недоступности для Божьего взгляда, — произнес Мазерc. — Жестокость — есть средство ритуального подтверждения веры. Зло входит в пустой сосуд, откуда исчезла человеческая природа. А в пустоте, как известно…

— Упадка и деградации быть не может, — перебил его Сэйерс, удивившись своему открытию.

— Человек начинает стареть очень медленно, — продолжал говорить он возбужденно, шагая по Лондон-роуд к железнодорожной станции Форест-Хилл. — Но все же стареет. У него та же плоть и та же кровь, как у нас с вами, Брэм. Лиши его головы, и он отправится в ад со скоростью кометы.

— Беспочвенные и бесплодные размышления, — бросил Стокер.

— Да вы только задумайтесь, Брэм! — горячился Сэйерс. — Он не способен снять с себя проклятие, и кара в конце концов настигнет его, но ее можно избежать, если найти другого, кто согласится добровольно потерять душу и занять вакантное место. И Уитлок лихорадочно ищет такого человека.

— И вы надеетесь остановить его?

— Да мне неинтересен ни Уитлок, ни его будущее! Меня заботит только Луиза, оказавшаяся в чудовищной компании. Я бы сам отправился в ад, лишь бы спасти ее.

Стокер неожиданно взял его за руку, остановился.

— Вы, случайно, не выпили сегодня? — Ирландец внимательно посмотрел на Сэйерса. Тот ответил ему недоуменным взглядом. — Нет? Тогда запомните — Эдмунд Уитлок всего лишь обычный человек, такой же, как и мы с вами, разве что поверивший в сказку. Осторожнее, Том.

Сэйерс выдернул руку.

В неловком молчании они продолжили свой путь на станцию.

Получив от Эдмунда Уитлока телеграмму, Себастьян Бекер, испросив у начальства разрешения выехать в Лондон, ближайшим же поездом отправился туда. К тому времени Уитлок, распустив труппу и забыв о «Пурпурном бриллианте», выступал с пятнадцатиминутным скетчем «Он все отлично знал». Это была кратенькая постановка на четыре роли, которую Уитлок успешно разыгрывал лет пятнадцать назад, не требовавшая дополнительных вложений, поскольку костюмы в ней использовались те же, что и в прошлых спектаклях. Все декорации к «Пурпурному бриллианту» Уитлок продал, а вырученными деньгами расплатился с актерами.

Некоторые сочли его поступок — постановку комической пьески без песен и без женский ролей — странным. Сыграть ее могли четыре комедийных артиста средней руки, но Уитлок, совершенно неожиданно, объявил конкурс на роли. Откликнулись на него все безработные актеры, и Уитлок смотрел и слушал каждого из них, даже самых бесталанных, от которых отказывались остальные театры. В конце концов состав он выбрал. На роль мальчика-посыльного, помощника приказчика из магазина, Уитлок поставил субъекта совершенно неприятного вида, с лицом уголовника, выпущенного из тюрьмы за благонравное поведение; второй был некрасив настолько, что от него отворачивались даже хористки; третий выглядел не многим лучше. Никто не мог объяснить необычное поведение Уитлока. Театралы не понимали, зачем ему понадобились типы, с которыми в одной комнате оставаться-то было страшно.

Уитлок начал выступать со своим скетчем, зрители принимали его скрепя сердце. Поначалу предположили было, что Уитлок испытывает серьезные финансовые затруднения, но в такое мало кто поверил, поскольку многие прекрасно знали о наличии у владельца театральной труппы крупного недвижимого имущества. К тому же за десятки лет игры он сумел немало скопить.

Себастьян встретился с Уитлоком в перерыве между первым и вторым действиями спектакля, в мюзик-холле Гати, на Вестминстер-бридж-роуд. Крошечная труппа Уитлока в тот вечер играла свой скетч четырежды — у Гати, затем в «Кентербери», потом в «Камбервелл-палас» и снова у Гати. За кулисами маленького театра Гати имелось только две гримерных: в одной переодевались женщины, в другой — мужчины, поэтому встреча между Себастьяном и Уитлоком проходила в кабинете управляющего театром.

Уитлок был в костюме с фартуком, как того требовала его роль продавца, и в полном гриме.

— Наш выход будет минут через десять, после выступления сестер Кулсон, — объявил он инспектору. — Чем могу служить?

— В своей телеграмме вы сообщили, что хотели бы показать мне какие-то письма, — ответил Себастьян.

— Да. — Уитлок запустил руку за фартук и извлек из кармана тоненькую пачку исписанных листков бумаги, желтоватых, дешевеньких, разобранных по датам. — Я постоянно ношу их с собой. Не хочу, чтобы они попали в руки мисс Портер.

— Разве они адресованы не ей?

— Ей, но я узнал почерк и предпринял все меры, чтобы письма не попали в руки бедной девушки. Ей хватит горя и без посланий от сумасшедшего.

Часы на стене отсчитывали минуты. Себастьян пробежал глазами несколько писем.

— Вам трудно, наверное, было читать их. Здесь так много личного, — заметил он.