— Совершенно верно. Особенно «Ливерпуля». Я рекомендовал бы вам, адмирал, приказать ему расстрелять свой запас пороха в учебных стрельбах. Слабенькое окрашивание экстракции с пороха «Ливерпуля» при добавлении к нему дифениламина говорит за то, что вскоре там будет наблюдаться разложение.

— Я очень благодарен вам, сэр Хейли, за это сообщение и, поверьте, немедленно отдам приказ на «Ливерпуль». Агенты морской разведки, я уверен, разыщут на континенте эту компанию Паризьена и Зиты Радж.

— А что вы можете им предъявить, адмирал? Обратите внимание на то, что ни у кого они не выспрашивали никаких секретов, никого не вербовали, не подкупали, не шантажировали. Здесь все проще и в то же время продуманнее. Ваш «Стремительный» вне опасности, равно как и линейный корабль, что находится в порту. «Портсмут» и «Ливерпуль» — противолодочные крейсера новейшей конструкции. Их чертежи агентурным порядком стали известны на континенте и внимательно изучены специалистами. Осматривая крюйт-камеру «Ливерпуля», я обратил внимание на то, что слишком близко от нее располагается вентиляционная труба из машинного отделения. Горячий воздух, по ней поступающий, постепенно повышает температуру крюйт-камеры, что и ведет к ускорению разложения пороха. Если бы «Портсмут» и «Ливерпуль» остались в порту и машины их не работали столь интенсивно, то никакого бы разложения пороха не началось. А на рейде они вели, поиск подводной лодки. Безуспешно, так как, спровоцировав вас, она поторопилась убраться, но корабли оставались в напряжении. Катастрофу можно было бы предотвратить, если бы в порохе был дифениламин, сразу же указавший на начавшееся разложение пороха. Виновниками всего происшедшего нельзя считать ни Пауэлла, ни Харта, ни Джонсона. Последний дал немного бездымного пороха своему приятелю, но ведь порох этот вовсе не является секретом, им широко пользуются другие державы и заготовлять его умеют не хуже нас. Отстранение всех этих лиц от производства нелепо, несмотря на все случившееся. Знаете поговорку о том, что стрелочник, по недосмотру которого произошло крушение, вдвое более ценен: он наверняка не допустит повторения. Виновны прежде всего наши корабелы, которые, создавая конструкцию крейсеров, в погоне за их компактностью, недоучли вентиляционную трубу. Это подметили конструкторы континента, и морская разведка иностранной державы на этом сыграла, проведя хитроумную диверсию без участия диверсантов. Нащупать эти нити на континенте — дело вашей контрразведки. Свою миссию я на этом считаю законченной.

Пораженный адмирал встал и, пожимая руку Холмсу, сказал:

— Сэр Хейли! Королевский флот в высшей степени благодарен вам за выяснение такого запутанного дела. Я не нахожу слов. Поверьте, мы не останемся в долгу. Завтра Смит доставит вам чек, суммой которого, я надеюсь, мы подтвердим еще раз свое признание ваших заслуг перед флотом. Форму же морских офицеров, вы и доктор Уилкс, оставьте у себя и, если она вам когда-нибудь пригодится, будьте уверены, что никто не посмеет усомниться в вашем праве ее носить.

Холмс всегда поражал меня на протяжении долгих лет нашей дружбы. Первые дни нашего знакомства поставили меня в тупик тем, что я обнаружил у своего друга необыкновенно большие и тонкие познания в одних областях знания и полную неосведомленность, если не сказать невежество, — в других. Он тогда же мне заметил, что человеческий мозг не может вместить всего, сколь развит он бы ни был. Холмс сравнивал его с чердаком, который можно захламить знаниями совершенно бесполезными, не оставив свободного места для того, что нужно.

— В каждой области, — говорил он, — есть специалисты, многие из которых своей науке посвятили всю жизнь. Они прекрасно знают одно дело, оставаясь абсолютными олухами во всех других. Почему вы их не осуждаете, Ватсон? Ведь когда знаменитый профессор, выходя с лекции, по рассеянности своей, лезет не в кеб, а в катафалк, у вас подобный анекдотический случай вызывает умиление, но в том, что в науке он звезда первой величины, у вас не возникает никаких сомнений. Я специалист в своей области, а когда мое исследование требует знаний, которыми я не располагаю, то нет ничего зазорного в том, чтобы я выяснил вопрос у специалиста. Я наблюдателен, и он сообщит мне то, что меня интересует, подчас даже не подозревая об этом. В нашем колледже студенты с трепетом шли на экзамен к профессору Торре, который требовал глубоких знаний, последовательности и ясности изложения. Но как принимал экзамен этот профессор? Он приглашал студента к себе в кабинет, предлагал записать несколько непростых вопросов — после чего вставал, глядел на часы и говорил студенту: «Я не буду вас стеснять, вот вам моя библиотека, вот вам час времени. Я удаляюсь, а вы постарайтесь разрешить эти вопросы». Расчет его был очень простой, но исключительно верный. Три стены уставлены шкафами со специальной литературой. Бери любую книгу и списывай с нее. Если студент чего-нибудь и не запомнил, но был внимателен и добросовестен на занятиях, то он найдет ту книгу, которая поможет разрешению его вопросов. Если же он вел «веселую жизнь», то поставьте ему еще три стены в шкафах с книгами, он в них утонет, не зная, как подступиться. Нельзя объять необъятного, не нужно перегружать память мелочами, не имеющими существенного значения. Так можно потерять основную нить.

— Что же, — спросил я, — метод профессора Торре оправдал себя?

— Представьте себе, что да. Он предоставлял студенту полную самостоятельность, не стоял над ним полицейским, выслеживая пользование шпаргалками. Он их предоставлял самым широким жестом, но для того, чтобы такой самостоятельностью воспользоваться, студент должен быть хорошо подготовлен, знать — что он должен искать. В моей работе методом Торре мне приходится неоднократно пользоваться, и я очень ценю его.

Я решился высказать некоторое недоверие:

— Вы сказали о мелочах, не имеющих значения, но, как я все время наблюдаю, именно отдельным мелким деталям вы сами уделяете особое внимание.

— Так в этом и заключается моя наука. Нужно заметить и отсортировать, определить: какая деталь может дать ниточку, а какая только обременяет следствие и может повести его по ложному пути.

Мне невольно вспоминались эти беседы, когда Холмсу пришлось заинтересоваться загадочными письменами. Эта история, я полагаю, показывает, как Холмс, не располагая определенными знаниями, прибегнул к услугам специалистов, преследуя свою цель — пресечение преступления.

Как-то утром Холмс протянул мне полученное им письмо со словами:

— Ознакомьтесь с этим посланием, мой друг.

Исполненное на великолепной бумаге, с каким-то вензелем в углу, письмо гласило:

— Эти пожилые аристократы в большинстве случаев обеспокоены пустяками, и следовало бы, конечно, удовлетворить его просьбу не сразу, чтобы показать действительную нашу занятость, но письмо составлено в таком уважительном тоне, который не всегда им присущ. Экипаж у дверей, и ответ следует передать кучеру, который его ожидает. Однако я полагаю, что лорд Беверли достаточно воспитан для того, чтобы не усмотреть в нашем немедленном приезде излишнюю торопливость. Насущных забот у нас сейчас нет, а что будет завтра — неизвестно. Давайте, Ватсон, прокатимся сейчас же, нанесем визит старому лорду Беверли, хотя, предполагаю, он и не ожидает такого скорого нашего прибытия.