Перспектива прокатиться за город в столь хорошую погоду, какая тогда стояла, мне импонировала, и я согласился без всяких колебаний. Мы спустились к вознице, и Холмс сказал ему, что никакого ответа везти не надо, так как мы поедем с ним к лорду Беверли. Кучер открыл дверцы, мы удобно устроились и отправились в дальний путь.

Подъезжали мы к месту назначения по роскошной тенистой аллее. Загородный дом лорда Беверли представлял собой старинный особняк, изящно украшенный. Вокруг была зелень, через которую просвечивало зеркало пруда. В общем, все говорило о том, что мы попали в райский уголок. Не знаю, сам ли заметил лорд Беверли свой возвращающийся экипаж или об этом уведомила его прислуга, но он уже стоял на ступеньках крыльца и, увидев нас, радостно приветствовал.

— Я бесконечно благодарен вам, мистер Холмс. Не смел надеяться на ваше столь быстрое прибытие. Прошу пожаловать в Беверли-хауз.

Холмс представил меня старому лорду, и мы вошли в дом. Седой и статный, с безупречными манерами, хозяин дома был немолод, но еще крепок, он производил впечатление осколка предшествующей эпохи.

— Видите ли, джентльмены, — говорил он, — я живу здесь довольно уединенно. Время светских увлечений давно миновало. В обществе я бываю редко, хотя кое-какие связи у меня еще сохранились. Изредка я бываю в клубе, где встречаюсь с теми своими товарищами, что, подобно мне, еще обременяют собой нашу грешную землю. Но многих уже нет, а со многими связи порвались. Леди Беверли, с которой мы прожили счастливую жизнь, покинула меня два года тому назад, не перенеся жестокого воспаления легких. Сына мы утратили еще ранее, он служил в колониальных войсках, и оттуда мы получили скорбную весть о его кончине. Я принял большое участие в своем племяннике, сыне моего покойного брата, оставшемся без родителей. Это энергичный, красивый молодой человек. Я дал ему возможность получить хорошее образование, после чего он поступил на хорошее место. К сожалению, учился он не с большим рвением, а потом слишком много времени стал уделять светским удовольствиям. Я был этим обеспокоен и решил, что для него будет благом удалиться из Лондона, почувствовать себя более самостоятельным. Руководствуясь этим, я выхлопотал ему хорошее вместо в наших индийских владениях, надеясь, что новая жизнь заставит его более серьезно ко всему относиться. Не скажу, что он был в восторге от моего решения, но перечить не стал. Более двух лет он был там, писал мне превосходные письма. Сейчас он вернулся и настолько очарован Индией, что мечтает еще раз там побывать. Он привез мне оттуда массу интересных вещей. Пойдемте со мной, я покажу их вам.

Мы прошли в комнату, где стоял застекленный шкаф, в котором на полочках были выставлены самые различные вещи индийского обихода, красивые изделия, редкое оружие. Многое из того мне уже приходилось встречать в период моей военной службы. Лорд Беверли обратил наше внимание на отдельно лежащие два камня голубовато-серого цвета, неодинаковой величины. Нижняя поверхность камней была плоская, более темного цвета.

— Вот этот камень, — сказал лорд, беря в руки меньший из них, — привезен моим племянником Эрнстом Беверли, а этот принадлежит его приятелю, с которым он вернулся из Индии, профессору Бержье. Оба утверждают, что эти камни у индийского населения в особом почете. Один индийский раджа, с которым я знаком уже несколько лет, проживает в Лондоне, совершенствуется в науках. Это человек большой культуры и разносторонних знаний. Я как-то пригласил его к себе и показал эти камни. Они произвели на него впечатление, и он сказал, что в Индии они считаются священными. Но дело, собственно говоря, не в этой их миссии, а в надписях на них. Профессор Бержье— ориенталист, знаток древних языков. Он за такими письменными свидетельствами охотится. Это, как я понял, и было причиной сближения его с сэром Эрнстом. Племянник свой камень приобрел у какого-то нищего и похвалился этим перед Бержье. Тот загорелся, сказав, что он располагает подобным, и главное, что в них есть, с его точки зрения, надписи, которые следует расшифровать, что может немало добавить к истории древних цивилизаций. Бержье этим и занят. Горячий поклонник Шампольона, расшифровавшего египетские иероглифы, он очень хочет пролить свет на историю народа, некогда населявшего Индию. Эти надписи, полагает профессор Бержье, какое-то ответвление древнего санскрита. Кое-что ему удалось расшифровать, но это очень трудно не только из-за древности, но и по сохранности надписей. Лучше они проглядываются на камне сэра Эрнста.

Холмс вытащил лупу и стал внимательно разглядывать камни. Нечеткие, заметные лишь на одной стороне камня извилины были очень похожи на строчки письма. Действительно, на камне профессора Бержье они были различимы хуже, но тем не менее очевидно присутствовали. Распознать, что в этих строчках, конечно, было не под силу никому из присутствующих.

— Это понятно, — заметил сэр Беверли, — камень профессора приобретен им также по случаю, уже более пятнадцати лет тому назад, почему и сохранился хуже. Вот видите, в некоторых местах он даже осыпался.

Холмс аккуратненько собрал осыпь на бумажку и спросил лорда, не будет ли у него возражений, если он заберет ее себе.

— Конечно, нет! Никаких возражений, мистер Холмс!

— Благодарю вас, — сказал Холмс, — но вы не сказали мне главного. Что побудило вас пригласить меня? Я не вижу пока никакого убийства, кражи, подлога, шантажа, ничего такого, что могло у вас вызвать тревогу.

— Я подойду к этому, мистер Холмс. Хотя это может оказаться старческой блажью, за что заранее прошу у вас снисхождения. Профессор Бержье показал, что ему удалось расшифровать. Вот запись текста, весьма отрывочного, но в какой-то степени определенного.

Он протянул листок бумаги, и мы прочли: «…году… после разлива большой реки царь царей узнал, что на него идет… царь царей устремился ему навстречу и уничтожил его войско… Добыча была обильная… Все радовались победе и прославляли царя царей…»

— А где делал эту запись профессор Бержье, где он проводил расшифровку?

— У себя дома. Он возился с камнем долго. А потом продолжил свою работу, сняв отпечатки восковой бумагой и сфотографировав надписи.

— Он бывает у вас?

— Бывает, но не часто, у него много дела. Обычно он приезжает из Лондона вместе с сэром Эрнстом.

— А кстати, где сейчас ваш племянник?

— Он будет только через неделю. У молодого человека в Лондоне много старых товарищей и привязанностей. Не могу же я держать его взаперти. В возвращениях своих он точен, как я того от него требую. Через неделю он будет дома, полагаю, что вместе с профессором Бержье. Он увлекся его идеей расшифровки этих надписей и хотел бы отправиться с ним опять в Индию разыскивать добавочные сведения. Я разделяю эти его стремления и не пожалею средств, постараюсь помочь ему заняться, как я считаю, благородным делом. Может быть, молодость его не будет растрачена по-пустому и он оставит какой-то след Беверли в науке… Но вот с некоторого времени у меня появились, может быть, совсем необоснованные сомнения, по поводу которых я и хотел с вами посоветоваться. В один из своих последних визитов профессор Бержье упал с лошади. У меня хорошая конюшня, и они с Эрнстом иногда позволяют себе верховую прогулку.

Естественно, он испачкался. Мой дворецкий, помогавший ему умыться, сказал мне, что заметил у профессора возле локтя какую-то татуировку. Бержье очень выдержан, воспитан, я бы сказал даже — обаятелен. Элегантный сорокапятилетний мужчина с короткой бородкой и безупречными манерами. Но — татуировка! Я не знаю ни одного джентльмена, который позволил бы наносить на свою кожу какие-то знаки!

— Но ведь профессор по национальности француз?— остановил лорда Холмс.

— А я не думаю, что и во Франции образованные, воспитанные люди позволяют себе такое.

— Пожалуй, вы правы, сэр, хотя совсем не исключено, что это след мальчишеских увлечений, когда все они бредят пиратами. Или же какое-нибудь несчастье, в котором такую татуировку ему нанесли насильственно. Он знает, что вам об этом известно?