— Вот видите, как иногда совершенно очевидное оказывается невероятным. Несдержанный Лестрейд любит подчеркивать, что он доверяет только фактам. А теперь, как видите, факты, добытые им с легкостью, упавшие ему, что называется, «с неба», могут, похоже, расстроить его психику. Меня все это в панику не повергает. У меня такое впечатление, что круг поисков все же сужается.
Я ничего не мог сказать ему, так как, по моим понятиям, «круг поисков» был разорван.
— Я сейчас исчезну, дорогой Ватсон, скорее всего, меня и завтра не будет весь день. Но вы постарайтесь пока надолго из дома не отлучаться. — Он оделся и ушел, ничего более мне не сказав.
Через день после этого, уже к вечеру, Холмс подкатил к нашей квартире на Бейкер-стрит. Войдя в помещение, он поздоровался со мной и сказал, чтобы я побыстрее собирался, чтобы поехать с ним. Кеб ожидал на улице. Мы сели, и здесь я увидел Лестрейда, ожидавшего Холмса и меня в кебе. Помчались мы к дому полковника Мэрдстона. У ворот его стоял еще один кеб. Из него вышли трое в плащах и поздоровались с нами. Лестрейд повел нас к главному входу. На его вопрос, дома ли полковник Мэрдстон, лакей ответил утвердительно и открыл нам двери. Мы вошли в зал, и Лестрейд сказал лакею:
— Нас слишком много, чтобы поместиться в комнате полковника. Доложите ему о нас, я надеюсь, он примет нас в зале.
Через некоторое время полковник вышел к нам, несколько недоумевая, что нас так много. Он пригласил всех садиться и затем спросил, чем обязан таким вниманием. Лестрейда и меня он узнал с первого взгляда, а об остальных не имел никакого представления.
Один из новоприбывших, по выправке которого можно было сразу определить, что это военный, порылся в сумке и достал оттуда что-то завернутое в бумагу. Он развернул сверток и обратился к Мэрдстону:
— Скажите, полковник, это ваш пистолет?
— Без сомнения! Я очень рад, что вы нашли его. Это мой боевой товарищ, с которым я не расставался в своей африканской кампании.
— Посмотрите внимательно. Вы уверены, что это тот самый пистолет?
— Конечно уверен! На нем должен быть номер, зафиксированный в бумагах нашего штаба. Я же помню его наизусть: одиннадцать — девятьсот девятнадцать. Можете это проверить. Надеюсь, что вы его мне возвратите?
— Одну минуточку, полковник. Вот пуля, извлеченная из стены вашей комнаты, которую вы пытались всадить в преступника, напавшего на вас. Криминалисты подтверждают, что пуля выпущена из ствола вашего пистолета: на ней бороздки, соответствующие неровностям в канале ствола пистолета.
— Это и так очевидно, зачем нужен криминалист?
— Извините, полковник. Я — военный следователь Глесстон, и мне поручено заняться вашим делом. Вам придется собраться и проехать с нами.
— Но на каком основании?!
— Вы подозреваетесь в покушении на умышленное убийство.
— Я?! Вы в своем уме? На основании того, что пуля в стене выпущена из моего пистолета, вы подозреваете меня в убийстве? Прежде всего, никакого убийства не состоялось. Мне, к сожалению, не удалось прихлопнуть мерзавца, который напал на меня в моем доме. Но если бы я и не промахнулся, то обвинять пострадавшего в самозащите по меньшей мере нелепо!
— Это все так, полковник. Однако имеются и другие обстоятельства. Я попрошу вас, полковник, и всех остальных поближе к столу.
Из этой же сумки Глесстон достал коробочку, перекрещенную тонким шпагатом, на котором висела сургучная печать. К шпагату же был подсоединен конверт. Глесстон предложил осмотреть печать. На ней значилось: «Военный госпиталь. Амстердам». В коробочке оказалась пуля от крупнокалиберного пистолета. Глесстон зачитал текст прилагаемого к этой необычной посылочке письма: «Я, голландский врач Ван-Гуттен, настоящим удостоверяю, что прилагаемая при сем пуля извлечена мной из тела английского лейтенанта Ральфа Коннели 25 мая 1901 года, когда наш полевой госпиталь дислоцировался в долине реки Вилге. Английский лейтенант Ральф Коннели был подобран конным разъездом буров. Благодаря своевременно проведенной операции лейтенант Коннели остался жив и передан в лагерь военнопленных».
После некоторого молчания Глесстон продолжил:
— Нам и сейчас видно, что присланная из Голландии пуля, выпущена из пистолета за номером одиннадцать — девятьсот девятнадцать, принадлежащего вам, полковник Мэрдстон. Но тем не менее дополнительную сверку проведет криминалист. Прошу не задерживаться, полковник. Вы находитесь под арестом.
Такая концовка ошеломила меня. Кеб с офицерами и полковником уехал в одном направлении, а мы, то есть я, Холмс и Лестрейд, поехали в нашу квартиру.
В пути мы не задавали Холмсу никаких вопросов, но дома, разместившись за столом, стали напряженно ожидать, когда он прольет свет на все случившееся.
— Ну что же, друзья мои, — сказал Холмс, — я вижу в ваших глазах нетерпение. Вам хочется узнать, как дело полковника Мэрдстона пришло к такому финалу. Расскажу вам об этом в самых коротких чертах. Неожиданные факты обрушились на вашу голову, Лестрейд, и опрокинули наиболее очевидные версии. Я понял, что медлить более нельзя, и отправился в Ипсуич. Адрес слесаря Эдварда Трента мне был известен еще с первой, моей поездки. Я решил навестить этого единственного из нам известных подчиненных полковника Мэрдстона по англо-бурской войне. Он принял меня в своей скромной квартире. Я сказал, что зашел с тем, чтобы передать ему привет от Ральфа Коннели. Он сразу спросил меня, был ли я на континенте, откуда я знаком с Коннели. Я ответил, что все не совсем так, на континенте я еще не побывал, но съезжу туда, если в том выявится необходимость. Потом я спросил его, как хорошо он знает полковника Мэрдстона. Он насторожился и резко заявил, что с полковником Мэрдстоном он не знаком. Я сказал, что такое утверждение, пожалуй, правомерно, ибо в Африке Эдвард Трент служил под командованием не полковника, а майора Мэрдстона. Когда же Трент двинул Мэрдстона по черепу, то он не спрашивал, какое тот звание имеет. А общение их, крайне, правда, кратковременное, вполне можно определить как тесное.
— Между прочим, — заметил я Тренту, — Ральф Коннели обеспокоен состоянием вашей левой руки. Я вижу, кончик бинта на ней выглядывает из-под рукава.
— Вы что — врач? — спросил он меня.
— Нет, — ответил я ему, — врачом является мой друг Ватсон, он, если потребуется, может посмотреть ваше ранение и указать способ быстрого излечения. Я же — сыщик Шерлок Холмс, заинтересовавшийся историей нападения на полковника Мэрдстона в его доме. Следствие было направлено по ложному следу благодаря оставленным преступником отпечаткам пальцев. При проверке в картотеке Скотленд-Ярда было установлено, что принадлежат они некоему Тиму Пибоди. По сравнению с этой уликой бледнело что-либо другое. Однако отпечатки пальцев руки были не единственным следом, оставленным преступником. Какой-то интерес мог представить собой и отпечаток ботинка его, хотя, конечно, куда менее характерный. Однако я обратил внимание, что на ногу верзилы Тима Пибоди едва ли смог бы налезть такой ботинок. Если бы даже он и ухитрился как-то напялить его, то передвижения были бы крайне затруднены и преследователи тут же настигли бы преступника. След был очень четкий, и повреждение ранта на внутренней стороне видно вполне ясно. Вот этот отпечаток. Если мы сопоставим его с тем, что оставляет ваш ботинок, то идентичность их ни у кого сомнений не вызовет.
Наша беседа с ним была, я бы сказал, более прямолинейной, чем с вами, Ватсон и Лестрейд. Но это, пожалуйста, не относите на счет моего к вам неуважения. Просто при беседе с Трентом уже выяснились все основные детали и мне нужно было его оглушить своей осведомленностью.
— Вы, — сказал я далее Тренту, — в сомнении: как среди сотен тысяч ботинок я мог прийти к вашему. Все гораздо проще, чем вы предполагаете. Преступник проделал кропотливую предварительную работу, для исполнения которой потребовалось наведываться к полковнику в его отсутствие и тайно от живущих в доме по меньшей мере трижды. Надо было подобрать, скорее всего, изготовить по слепкам ключи к трем дверям комнаты полковника Мэрдстона. Почему он просто не взломал дверь? Ответ напрашивается: он ждал возвращения полковника, и довольно долго. Что помешало ему избежать такой трудной работы и проникнуть в помещение через окна? Только то, что ему было известно о вставленной в окна прозрачной резине, которую не удастся ни выдавить, ни разрезать ножом. Откуда ему известно такое? Скорее всего, от самого изготовителя, которым был Ральф Коннели.
