Я готов был поверить: этот не слишком юный англичанин вполне мог обрести счастье в объятиях мечтательной двадцатилетней особы, даже если счастье не обещало быть долговечным. Но вот с Эллисон (так героиня звалась в сценарии) не все было понятным. Истории недоставало некоторого цинизма, себялюбия, каких-то хитрых ходов.

«Неправильно» — нацарапал я на полях. Американец не скажет: «Отнюдь — как ни странно это может показаться». Это английский стиль. Несколько высокопарная надменность, привычка говорить веско, присущая образованным англичанам. Если вы их знаете, то сообразите, что это невыносимо претенциозно, если же нет, фраза вас просто озадачит. Или даже прозвучит слегка угрожающе.

Диалогов на мою долю пришлось немного; текст пестрел детскими орфографическими ошибками («ноженцы» вместо ножниц, «росторопность»), Я расхаживал по своей квартире в Челси (достовернее, по-моему, было бы в Баттерси или Излингтоне), показывал приятелю технические новинки — кофеварку, джакузи, подключенный к кабелю телевизор, видеокамеру, прочие предметы, которым позже придется фигурировать по ходу действия. Я их не описывал. Только демонстрировал, как они работают. Сыграть это было бы нетрудно.

Но по карману ли американскому писателю иметь такие вещи в Лондоне? На полях сценария я перечислил все, чем сам в действительности владею: газонокосилку, исправный самовар и заводной патефон, с помощью которого можно послушать, как семидесятивосьмилетний Хейфец играет «Ларго» Генделя.

Закончив чтение, я быстро пролистал сценарий от начала до конца и убедился, что своими замечаниями исчеркал множество страниц. Текст теперь походил на один из моих собственных черновиков. Мне захотелось обсудить внесенные изменения. Но тут я вдруг вспомнил: сценарий мне прислали только для того, чтобы решить, возьмусь ли я за роль Писателя. Питер искал не мастера для отделки текста, а всего лишь актера, который произнесет свои реплики, пойдет, куда скажут, будет подчиняться любым указаниям. В стремлении все объяснить я без толку набирал номер Эриел; без толку — потому что тут же бросал трубку на рычаг, не дождавшись гудка. Конечно же, они мне обязательно позвонят. Не нужен им никакой актер, им нужен писатель.

На следующий день я перечитывал сценарий и, вместо того чтобы работать над книгой о Китае, разучивал роль Писателя. Она была невелика, но существенна. Я написал заново несколько реплик, американизировав их. Это пошло им на пользу. Я не проявил излишней бесцеремонности. Авторы должны были быть только благодарны мне за поправки. Я стал проглядывать свои китайские записи, одновременно прислушиваясь, не зазвонит ли телефон. Я ждал звонка Эриел. Звонка не последовало.

На приеме, устроенном Би-би-си, несколько человек поинтересовались, над чем я работаю. Я не работал. Уже неделю не занимался книгой. Я заметил, что завсегдатаи вечеринок, все эти продюсеры Би-би-си и редакторы, определенные слова и фразы произносят на американский лад, коверкают свой английский, выговаривая слова с американским акцентом. Маленький лысый еврей по фамилии Мейер, с усами, мокрыми от вина, пытался завладеть вниманием Алисон именно с помощью этих языковых штучек, подбирая для каждой фразы другой акцент, как человек, владеющий разными наречиями. Такую глоссолалию [83]в Англии можно услышать от некоторых людей в состоянии нервного возбуждения. He игра, а только прикидка, набросок.

Я отвернулся от них и дал прикурить какой-то женщине.

— Это у вас превосходно получилось.

Меня до такой степени изумил комплимент, что я не нашелся, что ей ответить. Потом она спросила, о чем я сейчас пишу. Из суеверия я всегда отрицаю, что вообще что-либо пишу, но в данном случае сознавал, что это была бы правда. Я не мог вернуться к работе над книжкой о Китае. Я просматривал свои записи и больше ровным счетом ничего не делал. И мне захотелось признаться ей, что я получил предложение сниматься в фильме. Как бы она на это отреагировала? По дороге с вечеринки я спросил Алисон:

— Помнишь Эриел Дрейпер, которая занимается подбором актеров на студии?

— И которая всегда звонит в самое неподходящее время?

— Она предложила мне роль в фильме.

— Ты шутишь.

— Нисколько.

Алисон умолкла. Я спросил:

— И как ты к этому относишься?

Она сказала:

— Пытаюсь придумать что-нибудь остроумное. Ну, например: «Это, наверное, очередная серия „Планеты обезьян“?»

— Я понимаю: звучит смешно. Просто мне показалось, что тебе это покажется интересным.

— Что же ты ей ответил?

— Что пишу книгу.

Тем не менее этот фильм я видел более явственно, чем свое сочинение. Видел автомобиль, каждое утро подъезжающий к дому, чтобы отвезти меня на студию за пределами Лондона; это будет, возможно, «Пайнвуд», что на Айвере, в Бакингемшире. Ланчи в ресторане на студии. Болтовня о том о сем с актерами. По опыту я знал, что пробы и репетиции будут тянуться долго и у меня окажется куча свободного времени. То есть можно работать над книгой о Китае. Я был бы единственным американцем на съемочной площадке. И выглядел бы слегка необычно — и по этой причине, и еще потому, что я не актер. Я поймал себя на ощущении легкого превосходства над остальными и тут же сам себя одернул. Подумал о враждебности других актеров, их пренебрежительных замечаниях, размолвках между нами. Вообразил и возможные флирты. А также обеды в обществе режиссера и продюсера. Вот был бы подходящий момент закинуть удочку насчет моих собственных замыслов… Используя поправки, внесенные в сценарий, помогая сочинить новый вариант, я мог бы включиться в коренную переработку текста.

Иногда эти фантазии меня бесили, и я их стыдился, иногда — приносили утешение.

В грезах своих я не получал «Оскара», меня даже и не выдвигали на премию, но мое исполнение было замечено и меня приглашали сниматься в других фильмах. Поскольку актеры играли в устаревшей манере: невыразительно, даже топорно, — требовалось привлечь к работе, что называется, живых людей. Меня выделяли из общего ряда, потому что я не был марионеткой. Я был настоящий. Я был писателем Полом Теру.

Однако, хоть меня и посещала эта приятная мысль, я все время помнил, что давно ничего не пишу. Мне не нравились мои примерки к роли, мои логические обоснования происходящего, мое смешное нетерпение, мое небывалое прежде волнение при каждом телефонном звонке. Ожидание — думал я, вешая трубку, — лишает человека способности работать. Меня только что попросили написать рассказ про Сицилию — для журнала о путешествиях.

— Не могу, — отказался я, ибо ждал звонка. Я был убежден, что телефоны на Сицилии работают из рук вон плохо и не хотел быть там, когда раздастся звонок. Я сказал, что занят. Поездки мне предлагали одну за другой. Всякий раз я думал: поеду после съемок.

— Все нормально? — спрашивала Алисон.

Моя подавленность объяснялась не работой. Я перестал работать — вот где была зарыта собака. Не в творческом тупике пребывал я, а в тупике иного рода: от неспособности жить и верить в себя. Мысль о роли в кино освободила мой мозг от всех прочих мыслей.

— Все прекрасно, — отвечал я и хранил свои переживания в глубокой тайне до тех пор, пока они не стали невыносимы. Тогда я позвонил на студию.

— «Таинственный мужчина», — отозвалась трубка.

Я попросил к телефону Питера.

— Кто говорит?

Оробев, я нажал на рычаг.

Не в силах вернуться к работе, я шатался по улицам. Чаще прежнего заходя в кино и внимательно изучая игру актеров, я убедился, что у меня впереди большое будущее. От этого я замкнулся в себе и исполнился самоуважения. Я смотрел на себя в стеклянные витрины, в зеркала. Одевался небрежно, словно не хотел, чтобы меня узнали. Встретив на улице чей-нибудь взгляд, отворачивался.