— О, кстати, надо купить марки, — произнес я.

Шутка моя не удалась. Ее просто никто не услышал.

Но королева не была той, с почтовой марки. Она оказалась маленькой женщиной с невыразительным личиком, в синем платье из жесткой кисеи. Улыбалась она робко и мило — ничего похожего на заученную улыбку политика. На голове — тиара с бриллиантами, на шее — бриллиантовое ожерелье. На одном запястье — бриллиантовый браслет, на другом — часы, тоже с бриллиантами. Сияние драгоценностей завораживало, камни были мелкие, но в таком количестве, что мне пришло на ум сравнение со вспышкой замыкания в электросети. А вот очки — самые обычные, в тонкой металлической оправе — казались на ее лице несуразными: все-таки королева… В зале воцарилась тишина: беседовать в присутствии королевы никто не отваживался; сама же она говорила очень мало.

Позади нее выпячивал грудь герцог Эдинбургский. Пока что визит венценосных особ проходил в основном в молчании. Она была Ее Величеством, он — Его Королевским Высочеством. Герцог оказался выше, чем я ожидал, даже выше меня; когда его знакомили с гостями, он кивал, руки же держал за спиной. Здесь вообще никто не подавал и не пожимал рук; прикосновений не допускалось — правила спиритического сеанса заключались отчасти и в этом. Воздух сгустился, нам явилось видение королевы, но никому не дано было проверить, реальна или воображаема данная эктоплазма.

Я снова взглянул на схему, нашел за одним из столов свою красную точку. Проверил, надежно ли упрятаны скрепки в рукава смокинга. Удостоверился, что туфли мокры не настолько, чтобы это кто-то заметил. А в итоге убедился, что я — нелепый и возмутительный самозванец, и рассердился на Бёрдвуда за то, что он в меня верит и тешит нас обоих иллюзией, будто я что-то значу. На самом деле я — предатель и плохой муж, который использовал свой последний льготный перелет, чтобы постоять с бокалом вина в присутствии королевы. Подошвы у меня дырявые, вместо запонок — скрепки, и сильно щемит сердце. И ничегошеньки я не пишу, уже больше полугода. И гостиница мне попалась отвратительная, в ней заправляет пара нерадивых распустех, а из-за стен доносятся ругань и ссоры. И эти крики не дают мне спать по ночам. А я ведь мечтал уехать в Новую Гвинею, бродить там, раздвигая заросли, поднимая пальмовый полог, и слушать крики какаду, и в конце концов скрыться в сумеречных джунглях, исчезнуть, навсегда покончив со своими несчастьями.

— А это Пол Теру, писатель.

Вот и произошло то, чего я всегда боялся: я превратился в мелкого, пустого человечишку. Прозябать в безвестности — полбеды. Самое парадоксальное и страшное — быть известным миру, но — в качестве жалкого, убежавшего от трудностей себялюбца, который, стремясь доказать свою правоту, превратился в старого зануду. И дело уже не в том, простят меня или не простят. Мне необходимо было уехать, причем совсем не сюда, а я оказался здесь — самозванец на чужом пиру, гость в официантской одежде. От волнения и напряжения я пукнул и тут же, чтобы прикрыть этот трубный сигнал, повысил голос:

— Очень рад знакомству, Ваше Величество.

Королева улыбнулась и, кажется, что-то пробормотала. За сиянием бриллиантов скрывалось невзрачное, с кулачок, старческое личико, и я вдруг понял, что мне и сказать-то ей больше нечего. Впрочем, это не имело значения. Ее, по-прежнему улыбающуюся, повели дальше. Улыбалась она очень мило.

За королевой, в свите, тянулись еще какие-то люди, в том числе граф и графиня Эйрли.

Напитков венценосным особам не предлагали. Когда закончилась церемония знакомств и представлений, они медленно прошли в столовую, и все остальные — следом; дамы шуршали длинными юбками, мужчины тихо переговаривались. Я затесался в шаркающую толпу; приглушенность происходящего доставляла мне немалое удовольствие. Обычно на званых обедах все стремятся быть замеченными, и чем никчемнее человек, тем больше он старается. Здесь же выскочек не было определенно, мне это не привиделось. Мы шли гуськом, точно дети, боясь сделать неточное движение. Процессию возглавляли королева с герцогом, а мы послушно и почтительно ступали след в след. Никогда прежде я не видел столько трепетного уважения — самый воздух, казалось, наполняется от этого теплом и светом.

Я снова заглянул в схему. Моя красная точка значилась за столом королевы. Ее усадили рядом с Лейрдом Бёрдвудом, справа от нее занял место еще один мужчина, возле меня, по обе руки, две дамы, итого шестеро — включая Ее Величество.

Еду подали мгновенно. Начали с рулета из морского окуня с шампанским и икорным соусом (я определил это по лежавшему на столе меню).

Женщина, сидевшая справа, обратилась ко мне с улыбкой:

— Над чем вы сейчас работаете?

— Как-то не очень работается.

— Это замечательно. Я всегда мечтала писать книги.

— Я тоже, — отозвался я.

Она отвернулась, прислушиваясь к разговору Лейрда Бёрдвуда с королевой. Слов было не различить, но, сидя за небольшим столом, мы были вправе беспрепятственно смотреть на королеву — смотреть, глазеть, пялиться, и эта бесцеремонность могла сойти за простую вежливость.

Вскоре я почувствовал себя непринужденнее: сидеть за столом с королевой уже казалось совсем обычным делом. Она почти не ела, почти не пила, ее действия были почти ритуальны: ритуальная беседа, ритуальные тосты, — и она аккуратно выполняла все, что предписано, хотя, по всей видимости, немного скучала. Когда она стояла, в глаза бросалась некоторая диспропорция фигуры; сидя, она походила на человека, страдающего геморроем, но, так или иначе, ей можно было доверять.

— Вполне, — проговорила Ее Величество.

Бёрдвуд произнес энергичную тираду. Беседовали о лошадях.

— Неужели? — сказала Ее Величество.

Поскольку она была так величественна — едва ли не божественно величественна, — в ней чувствовался некий налет нездешности, словно она говорила на языке, которым никто не владел в совершенстве — ни мы, да и никто на этом свете. Бёрдвуд прилагал большие усилия, чтобы с ней объясниться.

— Да, — сказала Ее Величество.

Говорят, всем британцам периодически снится королева. Это один из тех стандартных, жутких или дерзких снов, в которых ты вдруг оказываешься в общественном месте голым или, хлопая руками, летишь над верхушками деревьев. В одном из романов я уже описывал сон о королеве. В этом сне мы с ней сидели одни на диване в дворцовой гостиной. Она была еще молода — та самая узколицая королева с английской почтовой марки, чей лаконичный портрет так располагал к фантазиям. «Похоже, вы очень несчастны», — сказала мне королева. Лицо ее было бледно, как на марке. Я же стеснялся признать, что действительно очень несчастен. На королеве было жесткое платье из зеленой парчи с глубоким вырезом. Двумя руками — со сверкающими на пальцах перстнями — она раздвинула декольте еще шире, высвободила груди, и я уткнулся лицом в ложбинку между ними, ощущая прохладные соски где-то возле ушей. «Ну что, так лучше?» — спросила королева в моем сне. А я всхлипывал в мягкую грудь и не мог ответить.

— Над чем вы сейчас работаете? — спросила дама, сидевшая от меня слева.

Я взял меню. Филе барашка под лимонно-тимьяновым соусом. Свежие овощи. Запеченная брокколи. Жареный картофель в сухарях.

— Полагаю, да, — произносила в это время Ее Величество.

Я не мог утихомирить звучавшие у меня в голове дьявольские голоса, они хихикали и сплетничали, нашептывали мне скандальные истории: про принца Филиппа, который якобы крутил роман с принцессой Маргаритой, когда королева была беременна Анной; про принца Эндрю, якобы прижитого королевой от одного из любовников и потому столь не похожего на остальных детей; про нынешнего любовника королевы и целую череду актрисочек, любовниц принца Филиппа, которые регулярно появляются на телеэкране, и знающие люди, усмехнувшись, говорят: «Его красотка».

Ну и ладно. Как сказал мне в кабачке мальчик Кевин, королева свята, не подобна Богу, а божественна по происхождению, она сама — полубог, потомок Создателя. И ее предок — не какой-нибудь забавный идол из политеистического пантеона, а настоящий бородатый Бог, которого пишут с большой буквы, Отче в белых одеждах, Санта-Клаус с нимбом, в которого все мы верим. Вот она, английская дилемма. Разумеется, наличие королевы способствует развитию туризма, но если ты англичанин, и к тому же англичанин верующий, тебе следует верить не только в Бога, но и в своего монарха, который приходится этому Богу дальним родственником.