Но она не знала. Беседа с ним напомнила ей о том, как она впервые попробовала кофе. Горький черный заморский напиток, который с каждым глотком становился все приятнее, приобретал более богатый и сложный вкус.

Герцог небрежно снял пальто, аккуратно свернул его и положил на траву. Налетел ветер, поиграл его волосами, чуть разметал их в стороны, словно радуясь, что может испортить герцогу прическу.

Он оперся на руки, лениво повернулся к Женевьеве, вздохнул с почти страдальческим видом.

— Настоящий поцелуй перевернет все в вашей душе, мисс Эверси. Он коснется ваших самых потаенных уголков, о существовании которых вы и не подозревали, воспламенит вас так, что все ваше существо охватит невыносимая, неукротимая жажда. Он… Минуточку, я хотел бы объяснить вам получше. — Он с задумчивым видом откинул голову назад, словно представляя себе этот поцелуй и желая в подробностях передать каждую деталь. — Он пронзит вас, словно нож, и вы испытаете немыслимое удовольствие, почти похожее на боль.

Он помедлил, наблюдая за ее лицом, давая ей возможность осознать сказанное.

Ее губы приоткрылись. Дыхание стало учащенным. Она не могла отвести от него взгляда. Его глаза и голос завораживали, ей казалось, будто он обхватил ладонями ее лицо. И когда он произнес эти слова, в ее душе словно прозвучало дальнее эхо, похожее на давно забытый сон, и все ее чувства пробудились.

Она вспомнила о Марсе, готовившемся «ублажить», как он выразился, Венеру на картине Веронезе.

Ей следовало бы остановить его.

— И что же дальше? — прошептала она.

— Этот поцелуй заставит вас сражаться за контроль над вашими эмоциями и волей. Вы захотите делать такое, о чем прежде и помыслить не могли, но в тот момент все эти поступки станут совершенно естественными. И он возвестит или по крайней мере пообещает самое невероятное физическое наслаждение, которое вы когда-либо познали, и неважно, будет ли это обещание выполнено. Воспоминание об этом поцелуе, — герцог сделал эффектную паузу, — будет преследовать вас всю жизнь.

Женевьева молчала, словно в ожидании последних нот этой яростной нестройной симфонии.

«Самое невероятное физическое наслаждение…»

Эхо этих слов звучало у нее в душе. Как будто ее тело хранило древнюю память о них, а теперь, вспомнив, страстно желало познать.

Ей надо было уйти и не оглянуться.

— Ну а у вас был такой поцелуй? Или вы только о нем мечтаете?

Ее голос звучал тихо и глуховато.

Герцог мгновение не отвечал, а потом улыбнулся слабой довольной улыбкой.

У Женевьевы сложилось странное впечатление, будто она прошла испытание и снова удивила его.

— Предоставлю это вашему воображению, мисс Эверси. Я лелею свои тайны.

Она хмыкнула, но, несомненно, была потрясена.

Гарри с усилием пытался удержать крикетную клюшку в ладони. Странно, как весь его вид не вязался с этой беседой.

«Знает ли Гарри о таких поцелуях? Приходят ли ему в голову подобные мысли? Понимает ли он, что сделало со мной одно лишь легкое прикосновение его губ к моей руке? Понимает ли, какие мечты оно породило? Неужели другие женщины тоже думают об этом? Поцеловал бы настоящий мужчина мои губы?»

Женевьеве снова захотелось коснуться своих губ и попытаться представить.

Она вцепилась в траву, потому что ей хотелось ощущать под собой твердую почву. Она была ошеломлена и смущена еще более, чем вчера. Казалось, вокруг нее колыхалось море и ее только что бросили в волны чувственного познания, которое никогда не коснется ее, если Гарри женится на Миллисент.

Проклятый герцог! Женевьева была очень умна, но он дал ей ясно понять, что она ничего не знает.

— Он дал вам обещание после поцелуя, мисс Эверси?

Никогда она не привыкнет к его насмешливому тону, каким он говорил о том поцелуе.

Женевьева промолчала.

Герцог принял ее молчание за утвердительный ответ.

— Вы помолвлены? Он отказался от своего обещания? — поспешно спросил он.

Его голос был напряжен, как будто он собирался устроить Гарри трепку, если это правда.

— Не совсем. Просто мне так казалось. Мы были близки так давно, и у меня не было причины сомневаться, по крайней мере до вчерашнего дня…

— А теперь он собирается сделать предложение вашей дорогой подруге Миллисент?

Герцог мог бы с тем же успехом вонзить в нее стрелу. Именно такое чувство испытала Женевьева, услышав эти слова от другого человека.

Она прикрыла глаза рукой и судорожно вздохнула:

— Да, он мне сказал.

И Женевьева смело посмотрела в глаза герцогу.

Он казался чуть удивленным, недоуменно покачал горловой, но она не знала, относится ли это к Гарри или к ней.

— Он когда-нибудь присылал вам цветы?

— Однажды он подарил мне букет полевых цветов, — мрачно призналась Женевьева.

Судя по вновь приподнявшимся бровям герцога, он счел это признание забавным.

— А ее он целовал? Присылал ли ей цветы?

Снова эта боль!

— Не знаю. Она мне не говорила, и он тоже. Обычно мы с Миллисент все друг другу рассказываем. И я думала, что и Гарри рассказывает мне обо всем.

— Если вы не признались Миллисент в ваших чувствах к лорду Осборну, значит, вы не все ей рассказывали, не так ли?

Обычно все считали Женевьеву умной, но в тот миг она чувствовала себя совершенной дурочкой. Герцог был прав. Она и подумать не могла, чтобы Гарри питал нежные чувства к Миллисент, она была уверена, что они все друзья.

— Боюсь, это очевидно. По меньшей мере мне. Но вы очень скрытны, и я уверен, больше никто ни о чем не подозревает, — заметил герцог, с трудом сдерживая смех.

Женевьева мрачно взглянула на него:

— Как же мне повезло, что именно вы это заметили и решили меня помучить!

Он рассмеялся. Смех у него был приятный, такой глубокий и искренний. Женевьева заметила: его непросто рассмешить. Ей было радостно осознавать, что ей это удалось.

И это оказалось его слабым местом. Она могла заставить его неожиданно смеяться.

Однако у Женевьевы был припасен еще один сюрприз. Она прямо спросила его:

— Скажите мне, лорд Монкрифф, раз уж мы заговорили столь откровенно, какую игру вы ведете?

Нет, герцог не был застигнут врасплох, но вопрос Женевьевы заставил его на мгновение замолчать.

— Игру? Я не понимаю. Почему вырешили…

Женевьева так тяжело вздохнула, что ей показалось, будто заколыхалась трава рядом с ними.

— Довольно, — раздраженно прервала она. — Очень умные люди зачастую считают, что нет никого умнее их. А это не очень-то умно с их стороны, вам так не кажется?

— После короткого знакомства с вами, мисс Эверси, я бы никогда не счел вас глупой.

Она не желала слышать утешений, особенно сказанных столь ироничным тоном.

— Теперь я буду исключительно умной. Вы изо всех сил пытались ухаживать за мной, и это, могу вас заверить, приводило меня в замешательство, создавало массу слухов и вызывало у окружающих смех. Но на самом деле я вас не интересую. Я совсем не похожа на леди Абигейл. А вот Миллисент похожа. Вы заметно любуетесь ею, когда она поблизости, а ведь она и внешне очень напоминает леди Абигейл. Уверена, у меня есть несколько привлекательных свойств, как мне говорили другие молодые люди. Но только вас они не интересуют. Вы ведете какую-то вашу игру. Я хочу знать, что это за игра. Ведь вам не нужно мое приданое.

Невероятно, но ее слова позабавили герцога. В его глазах вспыхнула восторженная ирония.

— Привлекательные свойства? Возможно, я просто люблю разнообразие…

— Довольно! И вот еще что: когда вы смотрите на моего брата Йена или слышите его имя, в ваших глазах мелькает какое-то зловещее выражение. И это всякий раз. И это не очень умно с вашей стороны. И да, полагаю, я единственная это заметила.

О Боже!

Наступила такая тишина, словно над ними вдруг раскрылся незримый купол. Герцогу уже не было смешно.

Женевьева никогда не видела его таким притихшим. Он словно хотел скрыться, как дикое животное, сливающееся с окружающим пейзажем благодаря маскировочной окраске в надежде избежать нападения или собираясь напасть. Она загнала его в угол, и ему это не понравилось. И тут Женевьеве стало страшно, так как она не сомневалась, что герцог опасен, изобретателен и безжалостен, особенно когда у него нет выхода.