Йен спросил, не болит ли у нее голова, по-видимому, мужчины считали эту неприятность единственной, свойственной женщинам. Женевьева задала тот же вопрос Йену, поскольку вид у него был нездоровый.

Оба заверили друг друга в прекрасном самочувствии.

Женевьева нашла местечко на тщательно подстриженной лужайке подальше от компании любителей крикета и грубых шуток и положила на землю старую шаль. Усевшись на нее, она аккуратно подоткнула платье, оперлась на руки и принялась смотреть на мужчин, переживать и думать.

Гарри почти сиял в свете осеннего солнца. Ей было приятно и в то же время горько смотреть на него. Художник мог бы создать целую палитру и назвать ее «волосы Гарри». В ней были бы золотистые, пшеничные цвета, цвет льна и…

В поле зрения Женевьевы возникла тень, прежде чем она мысленно успела добавить к палитре красок очередной цвет.

Тень принадлежала герцогу Фоконбриджу.

Он уселся рядом с ней на траве почти в такой же позе, вытянув ноги и опершись на руки. Снял шляпу и бережно положил ее рядом.

Какое-то время он сидел молча, лишь прикрыл глаза рукой от солнца и следил за направлением ее взгляда.

Женевьева опять подумала, не почудилось ли ей, будто он бродил ночью в саду. Она была тогда такой уставшей и слабой, что начала сомневаться в своем впечатлении. И все же…

Сегодня она не собиралась притворяться вежливой.

Женевьева была уверена: герцог сделает замечание, на которое ей захочется возразить или которое странным образом пленит ее.

— Он красив. — Герцог указал в сторону Гарри, — Я имею в виду Осборна. Нет никаких морщин.

Женевьева застыла, а потом очень медленно повернулась к нему и пристально уставилась на него испепеляющим недоверчивым взглядом.

— Полагаю, вы правы, — предпочла осмотрительно согласиться она.

Если сравнивать герцога с Гарри, то герцог, несомненно, проиграет. Немалую роль в этом сыграл солнечный свет. Герцог определенно был полной противоположностью Гарри: он не светился. Волосы у него были черные, почти черные, если не считать седины на висках, прямые, чуть длинноватые по моде, чтобы никто не забывал о его репутации. Кожа была настолько светлая, что темные глаза и брови походили на черные знаки на белой бумаге.

Женевьева отвернулась, напряженно ожидая новых откровений. Оливия, Миллисент и Луиза благодаря их платьям были похожи на букет осенних цветов. Она перевела взгляд на это приятное зрелище, намеренно прищурившись, пока они все не превратились в размытое пятно, перестав напоминать фигурки женщин, на одной из которых хотел жениться Гарри.

— И вы в него влюблены?

Боже!..

Женевьева чуть слышно вскрикнула. Вопрос был задан самым небрежным тоном. Она опять отвернулась и уставилась прямо перед собой, ничего не видя от ужаса. «Я ледник, — твердила она, — я скользкая ледяная стена, о которую разбиваются все слова. Он замолчит. Он когда-нибудь замолчит».

— И он разбил вам сердце?

Герцог говорил почти весело, словно они играли в какую-то игру.

Господи! Какая сильная боль! Женевьева непроизвольно охнула, словно ее укусила оса.

Она порывисто повернулась к герцогу, в ее глазах сверкала ярость. Ледяного самообладания достаточно на сегодня.

Странно, но вид у него был не торжествующий, а скорее даже сочувствующий.

— Боюсь, это очевидно, мисс Эверси. По крайней мере, я заметил. Если вас это утешит, кажется, больше никто не обратил внимания. Если только вы кому-нибудь не признались. Например, вашей сестре?

Вместо того чтобы яростно вонзить в него ногти, Женевьева ухватилась пальцами за пучки травы и вырвала бы ее с корнем, если бы ей не было жаль уничтожать невинные растения и создавать новые трудности для садовника.

Нет, никогда бы она не стала рассказывать Оливии о муках безнадежной любви.

— Нет, — коротко ответила Женевьева, выдавая тем самым свою самую потаенную, темную тайну.

— А он целовал вас? — небрежно спросил герцог.

Каждый дерзкий вопрос снова и снова ужасал ее, все сильнее обнажая болезненные и глубоко скрытые раны. Женевьеву всю передернуло, словно она стремилась сжаться и исчезнуть.

Зачем он это делает? Откуда он знает?

— Он джентльмен, — сухо ответила она.

Сможет ли она быстро вскочить и убежать? Притвориться, будто ее преследует оса? Если она с криком помчится прочь от герцога, скандала не избежать. Если он называет это ухаживанием, то неудивительно, что его бросила невеста.

— И он целовал вас? — повторил герцог, но уже без прежнего раздражающего веселья в голосе.

Ее сердце бешено и болезненно забилось в груди. Подобных страданий Женевьева еще не испытывала и не научилась их выносить. Ее мутило, щеки покраснели, и она опять подумала, не пора ли по душам поговорить со своим красивым кузеном-викарием, заодно спросив его, не существует ли особого покаяния, чтобы остановить непрерывный поток страданий, обрушившийся на нее за эту неделю.

— Он целовал меня, — холодно призналась Женевьева.

Почему она это сказала? Ведь это не была совершенная ложь. Возможно, в ней заговорила гордость. Возможно, мысль о том, что ее мог целовать другой мужчина, оттолкнет герцога.

Гарри всего один раз поцеловал ее руку, задержав ее в своих, словно бесценное сокровище. Тогда это удивило Женевьеву, она решила, что поцелуй скрепил их привязанность друг к другу.

— Неужели? — Голос герцога звучал удивленно и недоверчиво. — И куда именно он вас поцеловал?

Женевьева продолжала неотрывно смотреть на зеленую лужайку, на крикетную клюшку брата, подумывая о том, для чего еще ее можно использовать. Йен показывал Гарри удар. Конечно же, он рассчитывал на восхищение Оливий и Миллисент.

Можно подумать, им было до него какое-то дело. «На что мы только не идем ради мужчин», — подумала Женевьева.

Она молчала. Она могла просто ничего не отвечать герцогу.

— Сюда?

Герцог длинным пальцем коснулся ее руки, опирающейся на траву.

Женевьева отдернула руку, сжала пальцы и враждебно посмотрела на герцога:

— Если вам так угодно, лорд Монкрйфф.

Ее смущение и гнев не остановили герцога. Он чуть приподнял брови, спокойно ожидая продолжения с поистине дьявольским терпением. У него были темные бездонные глаза, лучи света отражались в них, как на блестящих мысках его сапог. Глаза, словно два озера, глядя на которые не знаешь, удастся ли благополучно перейти их вброд или стоит сделать пару шагов и тебя затянет трясина. У Женевьевы появилось странное ощущение, что эти глаза смогут поглотить все и отразить с равной иронией: гневный взгляд и улыбку, трагическое и веселое. Но было в них что-то такое… Женевьева боролась с желанием войти в эту воду хотя бы чуть-чуть. Она уже поддалась этому искушению, когда он специально вчера заговорил о Венере и Марсе. Герцог был прав. Он был честен, и ей это понравилось. Он был безжалостен, и она этим восхищалась. Она почти ненавидела его, но ей не было с ним скучно.

Никто другой прежде так не говорил с ней, а значит, никто и не видел ее в таком свете.

— Что ж, очень хорошо. Да, он поцеловал мне руку. В этом ведь нет ничего дурного?

— Полагаю, все зависит от его намерения, обстоятельств и той степени, в которой этот поцелуй доставил вам удовольствие.

— Это был прекрасный поцелуй, — прошептала Женевьева.

— Уверен. — Опять этот чертов герцог смеялся над ней! — Настоящий мужчина поцеловал бы вас в губы, мисс Эверси. Не важно, джентльмен он или нет. А у вас очень красивые губы.

Он произнес эти слова таким тоном, словно комментировал игру Гарри в крикет.

Раскрыв рот от изумления, Женевьева молча смотрела на него.

«Красивые губы…»

Проклятый герцог снова разжег в ней любопытство.

Она чуть было не коснулась своих губ, но вовремя отдернула руку, однако потом все же незаметно дотронулась до них.

Ее губы были мягкими, бледно-розовыми, изящной формы.

Что в них красивого?

В лексиконе Женевьевы не было слов для подобного разговора. Она не знала, как отвечать на комплименты герцога. Они были очень взрослыми, и он говорил их с таким видом, словно ожидал, что она знает ответ.