— Вы меня искали, мисс Эверси? — тихо спросил он.

Женевьева была так взволнована, что не смогла ответить и лишь прикусила губу.

Он улыбнулся:

— Возможно, вы пришли сюда в поисках интересного собеседника? Хотели поговорить об искусстве? Позвольте заметить, теперь я знаю о нем чуть больше, чем до своего приезда сюда.

— Неужели?

Женевьева была слишком удивлена, и поддразнивания герцога ее не рассердили.

— На днях я провел в библиотеке около часа. У вас примечательная коллекция книг. Мне хотелось на нее посмотреть.

— Зачем?

— Зачем я проводил время в библиотеке? Она пробудила мое любопытство.

Слова герцога обволакивали Женевьеву, словно горячее прикосновение. Она не могла справиться с волнением. Однако у нее появилось подозрение, что герцог просматривал книги, чтобы побольше узнать о ней.

— Отчего же? Что именно вы узнали?

— Я прочитал, что Боттичелли написал картину «Венера и Марс», на которой бедняга Марс лежит без сил, обнаженный, после того как Венера позабавилась с ним, а на картине Веронезе Венера, наоборот, обнажена, а Марс одет. Лично я предпочитаю второй вариант.

— Но вы ведь это уже знали. Вы вообще интересуетесь искусством?

— Я интересуюсь крикетом, — ответил герцог после минутной паузы.

— И все?

Женевьева улыбалась.

— Я люблю собак, люблю лошадей, охоту и хорошие вина. Также я люблю путешествовать, читать книги по естественным наукам, играть в шахматы, ловить рыбу, зарабатывать много денег и заниматься любовью с красивыми женщинами. Мне нравится беседовать с вами, смотреть на вас. Я прочел книгу об искусстве и попытался пробудить в себе интерес к свету, форме и тому подобному. И все же предпочитаю я видеть на вашем лице отблески огня камина.

Никогда прежде Женевьева не слышала подобного описания, которое ей так понравилось бы, хотя она не могла объяснить толком почему. В какой-то мере герцог был больше художником, нежели люди, громко заявляющие о своем интересе к искусству, такие, как Гарри и она сама, люди, которые не могут просто смотреть на картину; а анализируют ее. Все указывало на это: как он смотрел на мир, какие слова подбирал, как прикасался к ней.

Пока она размышляла, пальцы герцога уже дотронулись до ее шеи, до шелковистой, гладкой, бледной кожи.

— Итак, вы собираетесь показать мне, на что вы способны, Венера? — прошептал он.

У Женевьевы по-прежнему не было слов для подобных чувственных разговоров. Она жадно впитывала его прикосновение.

— Я сказал вам, чего хочу. Насколько далеко вы желаете зайти, Женевьева?

Герцог говорил серьезно.

— Как я могу честно ответить на ваш вопрос, если не знаю ничего?

— Вы не так уж наивны.

Очень романтично.

— Невозможно оставаться наивной, когда живешь с братьями, которые постоянно обсуждают эти дела, и в окружении животных, спаривающихся на глазах у всех.

— Поверьте, это намного прекраснее, чем спаривающиеся лошади и собаки.

— Охотно верю, учитывая то, что мои братья не раз рисковали из-за этого жизнью.

Герцог улыбался. Его пальцы продолжали поглаживать Женевьеву, но на лице появилась улыбка. Она заметила, что он находил ее забавной и даже, она не побоялась этого слова, очаровательной.

Ему нравилось беседовать с ней.

Ей стало смешно.

— Уверяю вас, женщины тоже не раз рисковали ради этого жизнью.

Сердце Женевьевы учащенно билось, и она была уверена: герцог чувствует его удары. Все ее тело было напряжено, настойчиво требуя его прикосновений. Волоски на шее сзади и на руках встали дыбом, соски напряглись.

— Вы боитесь, Женевьева?

— Нет. Вам нравится произносить мое имя.

— Оно очень мелодично.

— Ясно, — слабо прошептала она.

— Вам стоит немного бояться.

И теперь Женевьеве стало страшно, хотя слова герцога звучали вполне разумно.

— Почему? — прошептала она.

— Как только мы займемся любовью друг с другом, вы поймете, что не сможете жить без меня.

«Займемся любовью». Господи, наверное, она сошла с ума, но теперь пути назад уже не было. Женевьева не хотела отступать и совершенно утратила самообладание или уступила его герцогу.

— Это трудно представить.

Она хотела, чтобы ответ прозвучал язвительно, но голос ее выдал: стал тихим и дрожал.

Герцог улыбнулся в темноте.

— В саду я говорил правду, — ласково предупредил он.

— Я была робкой?

— Нет.

И что дальше?

Какое-то мгновение Женевьеве казалось, будто герцог растерялся. Его рука замерла. Ей так и хотелось сказать: «Возможно, это вы боитесь». Но таких вещей герцогу говорить было нельзя даже в шутку.

Женевьева ошибалась. Герцог знал, с чего начать, и для него все было естественно, словно дыхание. Когда они только начали разговаривать, он подошел совсем близко и теперь незаметно прикоснулся губами к ее лбу. Удивительно нежное, чувственное, легкое прикосновение. Женевьева словно превратилась в дым, слилась с ночью, жила только ощущениями.

Когда герцог наконец поцеловал ее, она вздохнула с облегчением.

Женевьева закрыла глаза, качаясь на волне наслаждения, пробежавшей по ее телу, когда губы герцога медленно коснулись ее виска, когда он осторожно лизнул мочку ее уха, и она почувствовала его дыхание, когда горячие губы задержались на чувствительной коже на шее, где отчаянно бился пульс, выдавая ее чувства. Женевьева повернула к нему лицо, как будто для нее было вполне естественным требовать удовольствия от герцога, как будто она была создана лишь для этого. Его руки скользнули ниже, жадно ощупывая ее грудь, талию, бедра.

И когда Женевьева почувствовала сильное опьянение, его губы наконец коснулись ее губ.

Поцелуй был грубым.

Герцог целовал ее губы властно и требовательно. Он обхватил Женевьеву за плечи и с такой силой прижал к себе, что ее голова откинулась назад. Он как будто хотел передать ей всю силу своего желания, и Женевьева задрожала, как в лихорадке. Его тело было напряжено, дыхание стало прерывистым, когда руки Женевьевы уверенно проскользнули под рубашку. Она знала, что обладает властью над ним, и провела ладонью по его ставшей твердой плоти.

Герцог судорожно втянул воздух, наклонил голову и подался навстречу прикосновениям Женевьевы. Она продолжала гладить, ощущая, как он становится все больше и тверже под ее рукой. Обхватив ее лицо ладонями, он хрипло прошептал:

— Не здесь. В твоей спальне.

Безмолвное путешествие, почти побег. Однако Женевьева нашла в себе силы остановиться. Она неуклюже нащупала дверную ручку, повернула ее и впустила герцога в свою комнату.

Когда она повернулась запереть дверь, он тут же оказался у нее за спиной, умело расшнуровывая корсаж ее платья, и было совершенно ясно, что ему доводилось это делать не раз. Он покончил с завязками и отбросил волосы Женевьевы за плечо, чтобы нежно поцеловать ее шею сзади, после чего стянул с нее платье. Через секунду шелк уже шуршал на полу у ее ног. Женевьева задрожала: от холодного воздуха у нее по коже побежали мурашки, Трясущимися пальцами она расстегнула корсет и бросила его на пол. Чулки она успела снять заранее. Они были шелковые, и их легко было порвать.

— Повернись. Я хочу посмотреть на тебя, — приказал герцог.

— Зачем?

— Потому что ты прекрасна и я хочу тебя.

Господи! Он говорил так быстро и уверенно. В его устах все казалось таким простым, разумным и… чувственным. Так опасно, ведь в их поступках не было ни капли благоразумия. Женевьева стояла, глядя на дверь, а герцог тем временем проворно разделся, и она не знала, куда смотреть. Увидев блеск страсти в его глазах, его возбуждение, услышав его тяжелое дыхание, она поняла, что он говорил правду.

Герцог словно пронизывал ее взглядом, и колени Женевьевы ослабели.

Ей хотелось сказать ему, что он тоже красив, но это было не совсем подходящее слово. Просто он казался ей очень странным, чужим и поразительно мужественным — очень светлая кожа, худощавое, твердое мускулистое тело, темные волосы на груди, спускающиеся дорожкой к животу и ниже. Она успела заметить несколько шрамов.