Она догадывалась, что это случалось с ним не так уж часто.

Видно было, как он напряженно думает. Ее сердце учащенно билось, но разочарование сделало ее безрассудной и смелой, и впервые в жизни ей стало все равно.

Женевьева с неумолимым видом ждала его ответа. Она и глазом не моргнула.

Герцог вздохнул:

— То зловещее выражение, которое вы якобы замечаете на моем лице, всего лишь следствие несварения желудка.

Но голос у него был чуть раздраженный. Веселые нотки вернулись, но теперь к ним примешивалось предостережение. Он не потерпит подстрекательств с ее стороны.

Женевьева понизила голос:

— Что сделал Йен? Это имеет какое-то отношение к леди Абигейл? Я знаю своих братьев, лорд Монкрифф.

Молчание. Ветерок снова взъерошил его волосы. Его лицо было очень суровым. Он посмотрел на нее, потом отвернулся и перевел взгляд на Йена. Казалось, герцог высечен из гранита.

Женевьева была рада, что она сейчас не на месте Йена.

— Вы слишком много себе позволяете, — холодно ответил он.

— Позволяю? Я позволяю?! Я полагаю, это прежде всего относится к вам. Что такого натворил Йен? Можете мне довериться. Я никому не скажу.

Она смотрела на профиль герцога: мужественный подбородок, в котором не было ни малейшего намека на мягкость, сурово сжатые губы, изящный нос, прямой, словно лезвие, — все как будто выточено из камня.

— То, что сделал Йен, не предназначено для ушей дам, мисс Эверси. Скажу только, что это было смертельное оскорбление. Меня могли бы повесить за его убийство, но немногие мужнины отважились бы меня осуждать.

Вот как. Женевьева шумно выдохнула.

Холод, исходящий от герцога, должен был отпугнуть ее. Но теперь она понимала, что именно это и было его намерением.

— Смертельное оскорбление? Я не настолько невинна, как вы думаете. Мне известно, что Колин чуть не умер из-за того, что карабкался по шпалерной решетке в окно замужней графини. Мне известен распутный нрав моих братьев. Но уверяю вас, у них доброе сердце…

— Мисс Эверси. Сейчас я не в состоянии слышать ничего хорошего о ваших братьях.

Его голос был мрачным и угрожающим, от него веяло могильным холодом. Однако Женевьева продолжала:

— …и, к сожалению, они время от времени совершают непростительные ошибки. Когда весь мир у ваших ног, вполне можно стать жадным и безрассудным. Но у них действительно доброе сердце, они самые верные друзья на свете, а Чейз даже отличился на войне…

Взгляд герцога заставил Женевьеву замолчать.

Он был почти затравленным, яростным и полным решимости. Женевьева поняла, что он собирается сказать ей правду о поступке Йена, и в то же время он не хотел, чтобы она об этом узнала. Но теперь, когда она желала остановить его, было уже слишком поздно.

— Я нашел его в постели с моей невестой. Они оба были обнажены. Я обнаружил его, потому что уже подозревал. Я видел, как он отважно взбирался на дерево и залезал в окно ее спальни три ночи подряд, прежде чем я сумел на четвертую ночь остановить его действия.

Каждое слово герцога было словно пощечина. Обнажены. Постель. Невеста.

Эта сцена возникла перед ее глазами с поразительной, пугающей четкостью. Ее брат раздевается и залезает в постель. Герцог караулит его, охваченный гневом? Горем? Чувствовал ли он опустошение? Боль, уязвленную гордость или…

Как Йену вообще удалось уйти оттуда живым?

Ей было неприятно, что этот гордый человек стал свидетелем подобной сцены. Даже сама мысль об этом была невыносима.

— Вы любили ее? — прошептала она и тут же пожалела о том, с какой легкостью задала этот вопрос вчера.

Герцог медленно покачал головой с горестным и усталым видом. К счастью, его взгляд уже не был таким ожесточенным.

— Я мог бы полюбить в дальнейшем, — тихо ответил он.

Женевьеве оставалось только догадываться о значении этих слов.

Она не стала задавать лишних вопросов. Если он любил так же сильно, как и ненавидел, то мог в конце концов превратить жизнь девушки в ад.

Внезапно Женевьева ощутила благодарность за то, что ей целовали только руку, за свою любовь к Гарри, за то, чего она не знала о любви и близости.

Теперь они оба смотрели на Йена.

Подобно Гарри и Миллисент, он предстал перед Женевьевой в новом свете. Йен изо всех сил старался выглядеть беззаботным, но она прекрасно знала своего брата. Он смеялся слишком громко, слишком бурно жестикулировал. Изображал саму беспечность перед герцогом. Вот почему он был таким издерганным и бледным. Женевьеве стало почти смешно.

Ей не хотелось верить в жестокость намерений этого бесшабашного озорника, который пошел на поводу у своих желаний и забрался в чужое окно. Он не предполагал, что может оказаться поругана не только чья-то гордость, но и разбито сердце, разрушена жизнь, надежды. Сейчас такое поведение казалось ей невероятно жестоким.

Но мужчины, несмотря на все свое обаяние, обычно эгоистичны, и герцог не исключение.

— Простите, — тихо и искренне произнесла она. — Это был безобразный поступок.

Герцог положил руки на колени, но тут же снова уронил их.

— Да, — пожал он плечами.

— А вы в своей жизни никогда не совершали ничего постыдного?

Он медленно повернулся к ней и угрожающе прищурился. Женевьева храбро встретила его взгляд. К сожалению, ей не удалось приподнять бровь. Как бы ей хотелось, чтобы у нее было свое особенное ироничное выражение лица! И в этом она завидовала герцогу.

— Это произошло со мной, — напомнил он.

— Ах да!

Его губы тронула чуть заметная улыбка. Твердые, очень мужественные и податливые губы. Наверное, такие хороши для поцелуя.

— А Йен извинился перед вами?

— Я ему не позволил. Все равно я не поверил бы ему. Он сожалел лишь о том, что попался. Сожалел, что я помешал им обоим прежде, чем они смогли продолжить начатое. Но сожалеть о том, что он неотвратимо изменил мою жизнь? Лишил меня возможного счастья? Сомневаюсь, чтобы он вообще об этом думал. Я хочу заставить его пожалеть о содеянном.

Господи! Неужели его сердце и вправду было разбито? Или это в нем говорила уязвленная гордость? Недаром ходили легенды о том, что случалось с людьми, которые перешли герцогу дорогу.

— Возможно, если бы вы ему это объяснили… — осторожно начала Женевьева.

Герцог раздраженно вздохнул:

— Ради Бога, мисс Эверси. Я мужчина. Я не собираюсь всем рассказывать о своем счастье, Я либо стреляю на месте, либо мщу потом. И то и другое у меня отлично получается.

«Мщу потом…»

И тут до Женевьевы дошло. Она раскрыла рот, но тут же одернула себя.

— И я должна стать вашей местью?

Снова затравленное молчание. Он смотрел на нее другими глазами, придумывал новую стратегию.

— Что вы намеревались сделать? Соблазнить меня и бросить? «Ха-ха, смотри, Йен Эверси, я обесчестил твою сестру так же, как ты обесчестил мою невесту».

Женевьева могла поклясться, что этот чертов герцог с трудом сдерживал улыбку.

— Обесчестил?

Она свирепо посмотрела на него.

— Что ж, если вы так говорите… — мрачно продолжил он.

Сейчас ее дразнить было опасно.

Казалось, Женевьева должна была испытывать шок, негодование и ярость. Она должна была гневно посмотреть на него и убежать прочь, должна была сделать герцогу выговор.

Но вместо этого ей ужасно хотелось поступить как-то иначе, например, улыбнуться.

Герцог заметил ее нерешительность и не преминул ею воспользоваться.

— Это сработало бы?

Женевьева вздохнула.

— Возможно, если бы я оказалась более сговорчивой, — заверила она его. — И меньше любила Гарри. В конце концов, вы ведь герцог.

— А это впечатляет, — договорил он. — Да, вы не очень-то шли мне навстречу. Наоборот, пытались соблазнить меня другими молодыми дамами. Должен сказать, Оливия произвела на меня впечатление. Вы умеете нарисовать притягательный портрет человека, и я был почти убежден.

— Ничего подобного.

Герцог снова рассмеялся — низкий, мужской смех.