Девочка лет двух или трех с густой копной соломенных кудряшек расплакалась, и женщина подошла к ней, чтобы ее успокоить. Пенроуз, наблюдая затем, как она поднимала ребенка с постели, заметил на ее натруженных руках шрамы и следы ожогов. Да, о безопасной жизни тем, кто обитает в этих крохотных комнатах, готовит еду в печи и освещает комнату свечами и масляными лампами, приходится только мечтать — поразительно, что здесь вообще удается выжить.

Когда девочка успокоилась, Мария повернулась к ним лицом и вперилась в них вызывающим взглядом. «Ну попробуйте удивите меня своей новостью!» — говорил этот взгляд.

— Не знаю, как вам и сказать, миссис Бейкер… — тихо и неторопливо начал Пенроуз, но закончить фразу ему не удалось.

— Прибила-таки его, а?

Обыденность ее тона сбила Пенроуза с толку, и это, видно, мгновенно отразилось на его лице.

— Этой парочке меня ничем не удивить, — продолжила она. — Сколько лет я живу в их сварах! Рано или поздно они должны были достукаться.

— Очень жаль, что такое случилось, но они оба умерли, — сказал Пенроуз и тут же увидел, что Мария поражена и растеряна. — Их тела нашли сегодня утром там, где работает Марджори, но мы думаем, что умерли они еще вчера вечером. Марджори убили, а вашего мужа нашли на земле возле лестницы, и он, возможно, умер от несчастного случая.

— Он ее убил?

— Такое возможно?

Она подошла к кровати, опустилась на нее, а потом кивком указала Пенроузу на стул.

— Они ненавидели друг друга, всегда ненавидели. Она ему не поддавалась — все его безделье и вранье видела насквозь и прямо в лицо ему все и говорила. Только она одна и говорила… но теперь все девицы такие, верно? Нас-то учили терпеть все, что на нашу долю придется, и мы как-то с этим справлялись. Но Марджори была не такая. Она ему все прямо в лицо: как он с ней, так и она с ним. А Джо не любил, когда над ним брали верх.

— Он с ней жестоко обращался? — спросил Фоллоуфилд.

Миссис Бейкер посмотрела на него с раздражением.

— Он с нами со всеми так обращался. Откуда, вы думаете, это у меня? — Она раздвинула пряди волос, и Пенроуз увидел еще не зажившую рану. — Я сама головой в стену не бьюсь, хотя порой думаю: именно это я, наверно, и делаю. Нет, Джо считал: хочешь быть тут хозяйкой, неси в дом деньги, воспитывай детей, — а потом тебе еще и всыпят по первое число. Но он тут такой не один — тут все мужчины такие. Там, в жизни, они никто и ничто, а дома отыгрываются. — Женщина на минуту задумалась, машинально расправляя на кровати покрывало. — Он такой был не всегда, но как можно кого-нибудь любить, когда ты сам себя ненавидишь, да еще и стыдишься — как он.

— Чего же он стыдился?

— Да жизни своей. Что докатился до такой вот жизни. Он уже старый, скоро бы шестьдесят семь стукнуло. Он много о чем жалел, но винил почти во всем меня. А Марджори могла о себе позаботиться, особенно когда стала постарше. Ну и характер у нее был! Она ему однажды кочергой нос разбила. Если он кого и боялся, так только ее. Поэтому я и подумала… — Она так и не договорила, пытаясь вдруг совместить то, что случилось с ее родными, и то, что ей было известно о них. — Вы уверены, что это он сделал?

Пенроуз увильнул от ответа:

— Убийство Марджори явно было подготовлено, и мне тяжело говорить об этом, но на нее совершили злобное, жестокое нападение. — Арчи старательно подбирал слова, всеми силами избегая упоминать подробности, которых не под силу выслушать ни одной матери. — Мы полагаем, что ее убили из-за того, что она знала чью-то тайну и, возможно, угрожала ее выдать. Вы имеете какое-нибудь представление, о чем может идти речь?

То, что сказал Пенроуз, было не более чем догадкой, основанной на изуродованном лице Марджори, но Мария Бейкер вдруг пристально посмотрела на него, и в лице ее снова появилась настороженность, которая почти совсем исчезла, когда она говорила о своем муже.

— Если так, — холодно произнесла женщина, — к нашей семье это никакого отношения не имеет. Какие могут быть секреты, когда все сидят друг у друга на голове?

— А сколько лет вы здесь живете? — спросил Фоллоуфилд.

— Лет пятнадцать, что ли. Тут моя тетка жила, она нас и приютила. Она замужем никогда не была, а у нее комната, вот тетка и хотела, чтобы за ней кто-то присматривал. А когда она умерла, мы стали платить за квартиру.

— А как ее звали?

— Эдвардс. Виолетта Эдвардс.

— А где вы жили до этого?

— В Эссексе немного. У Джо родные жили в Саутенде, но мы там не прижились. — Она горько улыбнулась самой себе. — Если уж говорить всю правду, так мы нигде не прижились. Да и куда нам.

— А можно спросить почему? — осторожно спросил Пенроуз.

При столь ограниченных сведениях он хотел узнать как можно больше о семье Марджори хотя бы для того, чтобы доказать самому себе, что отец, пусть и сделал жизнь дочери несчастной с самого рождения, в ее смерти все-таки невиновен.

— Джо был женат еще до того, как мы с ним встретились, но под конец эта женитьба превратилась просто в кошмар. Он ту жену свою так и не смог забыть. Вы и представить себе не можете, какой шрам она на нем оставила.

— А Марджори об этом знала?

— Нет, все это было давным-давно, задолго до того, как она родилась, а имя его первой жены в нашем доме даже не произносилось. Марджори думала, что я его первая и единственная жена.

— А от первого брака у него были дети?

— Один ребенок, но когда его брак распался, он потерял с ним связь. Зато уж со мной он наверстал упущенное — превратил в чертову фабрику младенцев. За двенадцать лет — восемь детей. Точно это был его долг: весь дом заполонить детьми. — Она посмотрела на свои руки. — И бог его знает зачем: ведь только они появлялись на свет, ему уже до них не было никакого дела.

— А какая по счету оказалась Марджори?

— Младшая, из тех, что выжили.

— А где остальные ваши дети?

— Как только вырастут и могут уйти из дому, так ищи-свищи.

— А кто же это? — Он кивком указал на детскую кроватку.

— Это соседская. Я присматриваю за чужими детьми, ну, за теми, которые еще малы, чтоб работать или чтоб их одалживали для попрошайничества. Мы все понемногу зарабатываем — кто чем может. Некоторые помогают по дому, другие выпрашивают деньги, а я присматриваю за детьми. Бог свидетель, опыта в этом деле у меня хоть отбавляй.

— А Марджори спала в соседней комнате?

Мария кивнула:

— Еще с двумя девушками с нашего этажа. Они помогают нам платить за квартиру.

— Вы не возражаете, чтобы сержант Фоллоуфилд осмотрел ваши комнаты?

— Пусть смотрит себе на здоровье, но вы ничего не найдете. Марджори никогда ничего тут не оставляет — выучилась в тюрьме.

— А чем ваш муж зарабатывал деньги? — спросил Марию Пенроуз, когда Фоллоуфилд вышел из комнаты.

Женщина фыркнула.

— Джо и работа никогда меж собой не ладили. Каждый раз какая-нибудь временная халтурка: то он копает ямы для новых трибун в «Арсенале», то водит грузовик для продавца угля тут неподалеку, то что-нибудь починяет в домах — то тут, то там. — Она оглядела комнату и ядовито заметила: — Ну разве для такого домашнего очага стоит горбатиться? Только заикнешься здешним работодателям о том, где живешь, и тут же отлетаешь в конец очереди. Так по крайней мере говорил Джо. Правда, он всегда находил оправдание, только бы не работать — Марджори его за это просто ненавидела, — пусть, мол, другие за него надрываются.

— А Марджори попала в тюрьму из-за того, что ей приходилось надрываться?

— Она работала еще с малолетства, но всегда делала то, что хотела. Детский заработок для нас штука важная — для чего, вы думаете, мы их стругаем?

Она рассмеялась, но Пенроуз почувствовал, что это замечание вовсе не шутка. Он бросил вопросительный взгляд на Фоллоуфилда, который только что вошел в комнату, — тот отрицательно покачал головой.

— И все у нее спорилось, — продолжала Мария. — Бывало, выпросит программки утех, кто пришел в «Империю» на первое представление, а потом продаст тем, кто пришел на второе, или купит дешевые белые цветы, покрасит и продаст тем, кто носит их в петлице. Ох и выдумщица была наша Марджори!