Та сразу распахивается. Селия видит, как из складок своего просторного черного одеяния женщина достает какой-то пухлый сверток, невидимая рука забирает его, и дверь закрывается так же бесшумно, как она отворялась. Эсперанца Мальхи продолжает свой путь, ее палка отчетливо постукивает по камням дворика.

Через несколько минут она исчезает из виду. Девушки минуту молчат, затем вдруг Аннетту охватывает приступ смеха.

— Ох, что у тебя за лицо! — хохочет она. — Боже милосердный, какая ты, оказывается, трусиха! Ты выглядишь так, будто видела привидение.

— Как она смотрела на меня… — Вся дрожа, Селия без сил опускается на пол. — Клянусь, она смотрела прямо на меня.

— Забавно!

Аннетта едва не падает на диванные подушки и, прижав кулак ко рту, пытается приглушить смех.

— Ты думаешь, она видела меня?

— Конечно нет. Здесь так темно, что она ничего не могла рассмотреть. После яркого света дня ей, наверное, показалось, что тут не светлее, чем в могиле.

— Но она была совсем рядом.

Селия поднимает ладонь, собираясь показать пальцами, насколько близко к ней стояла Эсперанца Мальхи, и замечает, как сильно дрожит ее рука.

— Знаю я. Но какое смешное у тебя лицо!

Приступ смеха, похожий на истерический, овладевает Аннеттой. Она катается по дивану, золотистая шапочка, пришпиленная на самом затылке, падает с ее головы.

— Перестань! Прошу тебя, перестань. — Селия трясет ее за плечо. — Ты меня пугаешь.

— Н-не м-м-могу.

— Можешь. — Новая мысль встревожила Селию. — Кроме того, тебе нельзя находиться тут, у меня. Возвращайся к себе. Разве валиде не станет разыскивать тебя?

— Нет. Она всех нас услала на несколько часов. Так обычно бывает, когда она ждет прихода Эсперанцы.

Но упоминание имени валиде тем не менее произвело мгновенный и почти пугающий эффект. Аннетта села, потерла глаза и внезапно обрела прежнюю деловитость.

— О мадонна, как я голодна! Клянусь, я съела бы сейчас лошадь!

— Голодна?

Селия смотрела на нее в удивлении. Сама она ощущала при мысли о еде лишь слабую тошноту.

Какое-то время Аннетта спокойно сидела, приводя в порядок прическу, потом приладила к волосам шапочку. Будто ничего не случилось, будто напряжение, которое они только что испытали, исчезло, испарилось.

— В монастыре, — начала она, обретая обычную приподнятость духа, — всегда говорили, что я слишком много смеюсь и слишком много ем. — Внезапно она резко смолкла. — Что это?

— Что?

— Вон там, посмотри, у порога.

Селия подошла ближе к двери.

— Как странно.

— Что странно?

— Это похоже… похоже на песок, — неуверенно произнесла Селия. — Синий и белый песок. И посмотри! Он насыпан таким образом, что получился рисунок. — Она вгляделась внимательнее. — Похоже на глаз.

— Глаз? — Аннетта подскочила с дивана и бросилась к Селии, словно собираясь оттащить ее от порога двери. — Не прикасайся к нему!

— Будь спокойна, к этому я ни за что не прикоснусь.

Но как раз в ту минуту, когда подруга схватила ее, Селия потеряла равновесие, пошатнулась и чуть не упала, толкнув при этом плечом Аннетту. От этого толчка нога девушки ступила в кучку рассыпанного песка. Обе в страхе застыли.

— Что я наделала? — Пораженная Аннетта уставилась на свою ногу.

— Ничего ты не наделала. Зайди обратно в комнату.

Сохраняя спокойствие и стараясь говорить как можно увереннее, Селия потянула подругу к себе и закрыла за той дверь. В наступившей тишине обе уставились друг на друга.

— Что ж, теперь нам стало известно кое-что о Эсперанце Мальхи. То, чего мы не знали раньше, — произнесла побледневшая Аннетта. Она во все глаза уставилась на Селию. — Клянусь Господом Богом, эта женщина настоящая колдунья.

Стамбул, полдень 2 сентября 1599 года

— Где его обнаружили?

— У северного павильона, госпожа. Как раз у самой дворцовой стены.

Сафие-султан смотрела на распухшее туловище Хассан-аги, лежавшее перед нею на ложе подушек.

— Что у него в руке?

— Камышинка, госпожа. — Евнух в смущении опустил глаза. — Это необходимо для того…

— Я знаю, для чего используются такие вещи, — нетерпеливо прервала его валиде. — Врач здесь?

— Да, госпожа. Он в покоях мальчиков. Пригласить его?

— Немедленно. И пусть поторопится.

По сигналу, поданному валиде, другой евнух поставил для нее кресло, а еще двое внесли складную ширму, за которой она могла оставаться, пока врач осматривал больного. Сафие-султан опустилась в кресло и огляделась. Донести Хассан-агу до главного лазарета не удалось, поэтому его поместили в большой комнате, ближайшей к главным воротам. Солнце сюда никогда не заглядывало, его лучи скользили лишь по краю высоких стен. Появление валиде в этой части дворца было таким редким явлением, что кучкой евнухов, обитавших здесь, овладели недоумение и оторопь. Стражи гарема, ошеломленные событиями последних нескольких часов, сгрудились в наружном коридоре. Вид их — приоткрытые рты, отвисшие челюсти, руки, рассылающие немые знаки от одного другому, — приводил ее в бешенство.

«Что за дурни! Думают, я не понимаю, что́ они сообщают друг другу на языке жестов, — мелькнула у нее сердитая мысль. — Какие болваны. Да у любой из моих женщин больше соображения, чем у них всех, не считая Хассан-агу, разумеется. О чем он только думал, как попал в такую переделку? Неужели не верил в то, что я смогу обеспечить ему безопасность? Что ж, нравится мне это или нет, теперь все выплыло наружу; к тому же скрывать случившееся и дальше нет возможности, слух об отраве скоро выйдет наружу. Но пока у меня есть некоторое время, есть свобода маневра».

Сафие бросила взгляд на лежащее навзничь тело. Дрожь старого знакомого чувства — волнением или страхом оно было? — пробежала у нее по спине.

«Нашли в садах… Гм, я примерно знаю, кого ты там искал. Не предательством ли ты отплатил мне? Вряд ли. Впервые за столь долгие годы — нет, не может быть!»

В комнату вошел лекарь, которого она велела позвать, им оказался один из белых евнухов дворцовой школы. Как не похож он был на того, вчерашнего, сразу же отметила Сафие и стала внимательно наблюдать за тем, как он, с трудом передвигая ноги, шел к ложу больного, оглядела его землистого цвета лицо и отметила про себя, что такого цвета бывают пауки, притаившиеся на старых деревьях.

Отвесив почтительный поклон в сторону экрана, скопец направился к временному ложу, на котором устроили Хассан-агу. Группа старших черных евнухов подалась назад, освобождая ему проход. В помещении воцарилось глубокое молчание, когда врачеватель приложил ухо к груди больного и стал выслушивать его, одновременно пальцами нащупывая пульс на шее.

— Во имя Аллаха всемилостивейшего, — голос его прерывался от волнения, — он жив.

Общий вздох облегчения, подобный порыву ветра, с шорохом срывающему жухлые осенние листья, пролетел по комнате.

Приободрившись, врачеватель поднес к глазам ладонь больного и принялся ее осматривать. Ногти огромного евнуха были так же страшны, как он сам, — желтые, как старая слоновая кость, загнутые, толстые. Опять комнату затопило глубокое молчание; с неподвижностью, отработанной годами строжайшего подчинения дисциплине, евнухи терпеливо стояли в стороне. Наконец откуда-то из толпы раздался голос:

— Скажите нам, что случилось с Хассан-агой?

Говорил один из самых молодых. Чуть повыше остальных, более широкоплечий, чем они, он обладал голосом высоким и нежным, словно флейта, до странности противоречившим его неженственному облику. Тотчас зазвучали и другие голоса, словно ободренные чужой смелостью:

— Да, да, скажите нам!

И, будто заговор тишины оказался нарушенным, в затемненном помещении все зашевелилось. Со своего места за экраном валиде могла наблюдать за тем, как покачиваются белые колпаки над черными лицами, как возбужденно их обладатели кивают друг другу.