Во всех, чье сердце бес не совратит,—

Сам папа ныне ереси плодит! —

И дух господень жив, и вера их жива.

А взять попов — дела их и слова!

Встарь были чисты дело их и слово,

Теперь глядишь — они едины снова.

Но где их чистота? Глазам и слуху стыд!

Поп мерзко учит, мерзкое творит!

И человек простои недаром с толку сбит.

Заплакал бы отшельник мой от зрелища такого. 

Епископы, церкви князья, и вы, все монахи на свете,

Смотрите, папа вас тянет прямехонько в чертовы сети.

Ключи святого Петра ему достались от бога,

Почто же слово святого он так преследует строго?

Смотрите, ои торговать задумал божьим ученьем,

Но это запрещено самим Христовым крещеньем.

Ведь ясно: он чернокиижью учился у сатаны.

Теперь вы чертову мудрость нести всем людям должны.

Но ваши хоры — под кровлей, от снега защищены.

А наш алтарь — под дождем, и души полны смущеньем. 

Как набожно папа смеется, как свято каждое слово,

Когда своим чужеземцам он сообщает: «Готово!»

Но лучше б даже не думал того, что сказать он так рад:

«Теперь у меня два немца под одной короной сидят.

Пускай доводят страну скорей до разрухи и смуты,

Мы будем ларцы набивать, не упустим ни минуты.

Я к жертвеннику пригнал их, до нитки всех обобрав.

Запру их немецкие деньги в свой чужеземный шкаф.

Церковники, ешьте, и пейте, и тешьте веселый нрав,

А прочие немцы — поститесь, не то мы будем круты». 

Проснитесь, близок день Суда!

Вам от него не скрыться никуда,

Язычники, евреи, христиане!

Иль вам знамений грозных мало?

Писанье истину сказало.

Одумайтесь — мы все в господней длани!

Темнеет солнце, и земля должна

Растить измены черной семена.

Нет утешенья нам в печали!

Сын предает отца лукаво,

Брат оболгать стремится брата.

Мы у священников к спасенью путь искали,

Но лгут они, ничто не свято.

Насилье торжествует, гибнет право.

Вставайте! Все мы долго спали! 

Ни мудрость, честь, ни сила слова,

Ни яркость облика мужского,

Увы, не вечны, как не вечно тело.

И плачет горько тот знаток,

Что оценить утрату смог:

Твоя, о Рейнмар, лютня отзвенела!

Хвалы потомков ты стяжал по праву.

Неутомимо пел ты женщин славу.

Их вечный долг — благодарить поэта.

Когда б ты спел одно лишь это:

«Восславься, женщина!»—уже б ты сделал много.

И каждая из них теперь за Рейнмара пусть молит бога. 

Я плачу, Рейнмар, о тебе

Сильней, чем ты бы плакал обо мне,

Когда б не ты, но я лежал в гробу холодном.

Я честно сознаюсь и в том,

Что слезы лью не о тебе самом —

Лишь о твоем искусстве благородном.

На добрый лад настраивая лиру,

Своим искусством нес ты радость миру.

Но нет красноречивых уст, чудесных песен больше нет

Увы, я жив, но их уже не стало.

Куда спешил, зачем ты жил так мало?

И сам я скоро кончу петь, и сам уйду тебе вослед.

Мир духу твоему, о Рейнмар, благодарю тебя, поэт! 

Горе песням благородным,

Если грубых звуков сила —

Видит бог! — безвкусьем модным

Даже Двор заполонила.

У друзей нерадостные лица.

Где вы, где, творцы высоких песен?

Будь что будет, но коряв и пресен

Этот стиль, что быть искусством тщится.

Кто вернет нам верность чувства,

Стройный стих и радость пенья?

Он от всех друзей искусства

Заслужил бы одобренья.

В этом был бы дух Двора, тот самый

Дух, который мы доныне чтим.

Так судили рыцари и дамы,

А теперь отступник не судим.

Мало тех осталось в мире,

Кто, любя былой обычай,

Благозвучье ценит в лире.

Я ж воспитан старой притчей:

Кто играть на мельнице захочет,

Где шумят колеса и вода,

Где скрежещет жернов и грохочет,—

Разве арфу принесешь туда?

Хоть собой они довольны

И стряпней своей плачевной,

Те, кто в песнях своевольны,

Вызывают смех мой гневный.

Квакают, как жабы в майском хоре,

Горлопанят — кто во что горазд.

Соловью от них такое горе,

Что ни звука бедный не издаст.

Если б шум их прекратили,

Ходу в замках не давали,

Мы бы так не загрустили,

Мы бы радость воспевали.

При Дворе не к месту этот сброд,

Если бы я мог его прогнать!

Пусть в хоромы мужичья идет,

Для него там благодать. 

Неверно счастье нам неверностью особой:

Схватить сумел, но удержать попробуй.

Его дает не право, не пристрастье.

Захочет, раньше времени найдет.

Уйдет и все до срока уведет.

Глупеет тот, кому привалит счастье.

Веселостью прислуживай страданью:

В стеклянном счастье радуйся сверканью,

Пока на сердце горе не скребется.

Ведь счастье так нетвердо:

В глаза блеснет, засветится лишь гордо

И тут же на осколки разобьется.