Хоть клирик ядовит

И злобою смердит,

А в пастыри глядит,—

Он за одежды чтим.

Смекнул же Изенгрим:

Овечью шкуру надо —

И псам сторожевым

Не уберечь их стада.

В овцу преображен,

В овечий влез загон

И всласть наелся он,—

Вот тем и поп силен!"

Наш император мнит,

Что всюду он царит,

Король свой трон хранит,

А граф владычит с ним

И с рыцарством своим,—

Поп правит без парада,

Но поп неодолим,

Нет с этим вором слада.

Поповский трон — амвон,

И под церковный звон

Даятель обольщен,

А поп обогащен.

Тем выше он сидит,

Чем меньше башковит,

Тем больше лжет и мстит,

Тем меньше укротим,

Тем больше риска с ним.

Попы—не церкви чада:

Враги один с другим,

Они — исчадье ада.

Попами осквернен

Всевышнего закон,—

Так не был испокон

Господь наш оскорблен.

Поп за столом сопит,—

Уже настолько сыт! —

А сам на стол косит,

В жратве неудержим,

Тревогой одержим,

Что жирная услада

Сжуется ртом чужим.

Да для какого ляда,

Не зван, не приглашен,

За стол к нам лезет он!

Для нищих есть канон,

Вот, получай — и вон!

Арабов защитит

Их мусульманства щит,

Арабам не грозит,

Что поп вотрется к ним,

Смирен, как пилигрим.

А где у нас ограда,

Коль так попов мы чтим

Лишь из-за их наряда?

Но нынче посрамлен

Их черный легион:

Был Фридрих принужден

Поставить им заслон.

Кто ими охмурен,

Да будет упрежден:

Мерзавцев всех времен

Сей сброд затмить рожден! 

Ну вот! Свободу я обрел.

Способен снова есть и спать,

Совсем забыв, что может, мол,

И в жар, и в дрожь любовь бросать.

И по ночам хожденье

Меня теперь уже не ждет:

Хоть писем мне никто не шлет,

Не чувствую томленья.

С игрою в кости кончен счет!

Не всё продул — и то везет!

Я новой радостью расцвел:

Не стал изменниц обличать

И вспоминать обид укол,

На гнев мужей негодовать,

Метаться в исступленье,

Скорбеть, что годы напролет

Любовь мне счастья не несет,

Что стал с тоски как тень я.

Нет! Искренность душа блюдет.

И в том — свобода из свобод.

Я ворох слов пустых отмел,

Что лучшей донны не сыскать,

Что свет еще не произвел

Других красавиц, ей под стать.

Не плачу ночь и день я,

Твердя, что рабство не гнетет

И мне всего наперечет

Милей сей цепи звенья.

Пусть донны знают наперед,

Что это все — наоборот.

Да тем, кто в плен к любви пошел,

Ужель наград пристало ждать?

Народный присудил глагол

Лишь победителей венчать.

Кто знал страстей волненье,

Желаний буйный хоровод,

Но их смирил,— уж верно, тот

Достойней восхищенья,

Чем лучший между воевод,

Что замки сотнями берет.

Противно свой позорить пол —

Метаться, млеть, молить, мечтать:

Кто все к слащавым стонам свел,

Тех надобно гадливо гнать!

Я не меняю мненья:

Честь тем, кто честь за чушь не чтет!

Стрела любви стремит свой лет

Лишь в сердце, чье стремленье

К восторгу высшему ведет.

К достойным должный дар дойдет.

Не вздор, не вожделенье

Меня к возлюбленной влечет,

А величавой воли взлет. 

Искусницы скрывать свои грешки,

Уж верно, похитрей, чем Изенгрим:

В той знатный род, мол, чтят ее дружки,

Той — в бедности дружок необходим,

Та — любит старца, словно дочь родная,

Та — лишь как мать нежна с юнцом своим,

Тем нужен плащ,— пугает стужа злая...

Путь женских шашней неисповедим!

Бои с врагом-соседом нелегки,

Но в доме враг и впрямь неодолим!

Да, жалости достойны муженьки,

Коль женам опостыли молодым.

Мой скромный друг, в Толедо отбывая,

Женой, свояченицей нелюбим,

Напрасно ждет, чтобы душа живая

Сказала: «Возвращайся невредим!»

А в грабежах — бароны мастаки!

У этаких под рождество, глядим,

Чужие забиваются быки:

Своих им жаль, а пир необходим.

Омрачена разбоем ночь святая —

Бедняк сидит перед котлом пустым,

Но вор-то горд, чужое уплетая:

«Мы нынче славно господа почтим!»

Коль простыню своруют бедняки,

То делом не бахвалятся таким,

Но богачу ограбить — пустяки,

Он нос дерет, стыдом не уязвим.

За кражу ленты к смерти присуждая,

Судья крадет коней — и не судим!

Воришек мелких — так видал всегда я —

Казнить даны права ворам большим.

Играть на флейте, петь — прошли деньки!

Лишь для себя петь буду, нелюдим,

Другим не пропою ни полстроки:

Сам соловей такими не ценим.

Не фриза, не фламандца речь чужая —

Родной язык и тот невнятен им,

В моих стихах позор их обличая.

Так злоба — злого делает глухим.

Скажу невежде, душу облегчая:

«Стихи, свинья, не по зубам твоим!»