Я подсмотрел секреты

Почти что всей планеты,

Мужчин и женщин наблюдал

И не один скандал видал.

Был Рим во славу божью

Кругом опутан ложью,

И вышел спор двух королей,

Какого мир не видел злей.

Исход его был странен:

Церковник и мирянин

Пошли друг друга бить со зла,

И гибли души и тела.

Церковников миряне

Разбили в лютой брани.

Те тотчас, отложив булат,

Надели столы вместо лат.

Но церкви разрушали,

Кого хотели — гнали,

Не тех, кого бы гнать пора.

В углу церковного двора

Из кельи в прошлый вторник

Взывал один затворник:

«Он молод, наш святой отец,

Спаси, о боже, христиан, спаси твоих овец!» 

Что же радость — надоела всем?

Стали жить уныло, точно в келье.

Молодых я не пойму совсем:

Где их пляски, шутки, их веселье?

И кого бранить? Кто виноват?

Почему угрюмы

И юнцы и толстосумы?

Не пристала грусть-унылость тем, кто молод и богат.

Но судьба не знает, что кому к лицу.

Я вот весел, хоть и нищ мой дом.

А богатому скупцу

Все не так среди его хором.

Эх, судьба-судьбина, маху ты дала,

Мне, веселому, богатства пожалела.

Это разве дело?

Бедняку тоска да скука больше бы к лицу была.

Но уж я таков: найдет тоска—

Вспоминаю о достойной даме.

Вспомню лето, зелень, тень леска —

Мысли станут радостными сами.

В зимний день и я грущу всегда,

Но пример мне луг соседний:

Луг стыдится грустных бредней,

Чуть леса зазеленели, он краснеет от стыда.

Ах, когда б ты знала, госпожа:

Вспомню, как достойна ты, чиста —

Сердце так и вскинется, дрожа.

Вез любви оно не может, без любви в нем пустота.

А «мила», «милей» —не все ль равно?

Что милей того, что я скажу?

В целом мире уж давно

Я одну мою люблю, обожаю госпожу. 

Я не видал, чтоб кто-нибудь

Из вежливости весел был, как я.

Среди людей, пусть горе гложет грудь,

Смотрите, как я радостен, друзья,

Как — тоже для людей — себе же лгу я часто.

Тебе везет,— скажу себе,— и баста!

Она целебна, ложь моя.

Я помню радость, песни, смех —

Все, что из сердца выбросить пора.

Кто не видал былых утех,

Тому ль понять, как боль по ним остра!

Нет, радость изменила нам!

Душа стремится к прошлым временам,

Теперь печаль — ее сестра.

Кто, вслед мне глядя, не сказал:

Удачлив — вот и радостен всегда!

Я сроду радости не знал

И не узнаю — разве лишь тогда,

Когда хорошим станет немец вновь

И та ответит на мою любовь,

Кем сожжены мои года.

Служу я людям от души

И так служить всю жизнь привык.

А что в награду мне? Гроши!

Все думают: не разглядит старик.

Не разглядит! Да разве я слепой?

Что я выпрашивал слезами да мольбой,

Дурак у них добудет вмиг.

Так что же с ними делать мне?

Сегодняшний обычай мне претит,

А как начну по старине,

Удачи нет, лишь натерплюсь обид.

Одним держусь: то, чем людей берут

Успеха ради и наглец и плут,

Ее вовек не соблазнит. 

О князь Апулии, хранящий Вечный град,

Я нищ, хотя Искусством так богат.

Мне только б свой очаг — я не прошу палат!

Я воспевал бы птиц, поля, цветы, потоки,

Я пел бы, как умел в былые дин певать,

И славили б меня красавицы опять,

И вновь бы с розами я сравнивал их щеки.

Теперь, незваный гость, стыжусь за свой приход,—

Хозяин лучше песнь о солнышке поет.

Князь, помогите мне в невзгодах,

И бог спасет вас от невзгод. 

Мне Тегернзее хвалил знакомый люд:

Мол, гостю там всегда и пища, и приют.

Я сделал добрый крюк в две мили,

Ведь я же странный человек:

Себе не верил я вовек,

А верил в то, что мне другие говорили.

Я не глумлюсь – господь, помилуй души наши!

Поставили мне воду,

И, мокрый, дал я ходу:

Как под дождем бежал, покинув стол монаший. 

Увы, промчались годы, сгорели все дотла!

Иль жизнь мне только снилась? Иль впрямь она была?

Или казалось явью мне то, что было сном?

Так значит, долго спал я и сам не знал о том.

Мне стало незнакомым все то, что в долгом сне,

Как собственные руки, знакомо было мне.

Народ, страна, где жил я, где рос я бестревожно,

Теперь чужие сердцу, как чуждо все, что ложно.

Дома на месте пашен, и выкорчеван бор,

А с кем играл я в детстве, тот ныне ста]) и хвор.

И только то, что речка еще, как встарь, течет,

Быть может, уменьшает моих печалей счет.

Теперь и не кивнет мне, кто прежде был мой друг.

Лишь ненависть и злоба господствуют вокруг.

И стоит мне подумать, зачем ушли они,

Как след весла на влаге, исчезнувшие дни,

Вздыхаю вновь: увы!

О молодые люди, увы, прошла пора,

Когда, любивший радость, растил вас дух Двора.

И вас теснят заботы, вам изменил покой.

Как радость обернулась нерадостью такой?

Где песни, смех и танцы? Задохлись от забот.

Где в мире христианский так низко пал народ?

Не красят женщин ваших уборы головные.

В крестьянском платье ходят и господа иные.

А тут еще и буллу прислали нам из Рима,

И, горе нам оставив, проходит счастье мимо.

Все это мучит, гложет — иль так я сладко жил,

Что смехом только слезы под старость заслужил?

В лесу от наших жалоб печалится и птица,

Так если я печален, увы, чему дивиться!

Но почему, безумец, браню я все кругом:

Кто счастлив в этом мире, тот кается в другом!

И вновь и вновь: увы!

Увы, под маской доброй тая повадку волчью,

Мир угощает медом, который смешан с желчью.

Снаружи мир прекрасен: он зелен, розов, бел,

Но смерть и мрак увидел, кто в глубь его глядел.

Соблазны всех прельщают, надежда тешит всех:

Мол, покаяньем легким искупишь тяжкий грех.

О рыцари, вставайте, настал деяний час!

Щиты, стальные шлемы и латы есть у вас.

Готов за веру биться ваш посвященный меч.

Дай сил и мне, о боже, для новых славных сеч.

Богатую добычу я, нищий, там возьму.

Мне золото не нужно и земли ни к чему,

Но, может быть, я буду, певец, наставник, воин,

Небесного блаженства навеки удостоен.

В град божий через море, через валы и рвы!

Я снова пел бы радость и не вздыхал: увы!

Нет, никогда: увы!