Священник предупреждает дона Педро об угрожающей ему опасности Перевод А. Ревича Крепость выстроил дон Педро, Опасался он измены. Посреди полей Асофры Встали каменные стены, Чтоб не мог напасть Энрике, Брат, соперник дерзновенный. Раз, когда король был в замке, Постучал аббат в ворота И сказал, что дону Педро Хочет он поведать что-то. Стража провела аббата В отдаленные покои К дону Педро, где священник Рассказал ему такое: «Государь, король дон Педро, Ты лишился бы покоя, Если б ведал, если б знал ты, Что нависло над тобою. Мне открыл святой Доминго То, что я тебе открою: Знай — тебе грозит опасность, Потому что дон Энрике Извести тебя замыслил, Зреет заговор великий. Коль беспечен и доверчив Будешь ты, себе на горе, Смерть тебя, король, постигнет, В муках ты погибнешь вскоре. Ты над этим поразмысли И не забывай об этом, Ради жизни и короны Не пренебрегай советом! Арестуй немедля графа, Заточи его в темницу, Требуя повиновенья, И тогда твой брат смирится. И пока не даст он клятвы, Содержи его в темнице, Наконец, убей Энрике, Если он не подчинится. Твердым будь в своих поступках, Иль судьба постигнет злая. Верь, король, моим советам, Я тебе добра желаю. Знай, король, мое известье Для тебя, как воскрешенье, Ты в опасности великой, Я принес тебе спасенье. Или ты, рассудку внемля, Мне, король, поверишь — или Встретишь гибель. Эту тайну Небеса тебе открыли». Старца выслушал дон Педро, Сердце трепетом объято, И, однако, он значенья Не придал словам аббата. Мыслил он: пустые слухи, Лжет священник, без сомненья, Но потом, слегка подумав, Он решил без промедленья Всех сановников, всех грандов Для совета вызвать все же, Вызвать рыцарей отважных. И когда сошлись вельможи, Он сказал им: «Кабальеро, Я собрал вас для совета. Мне господь раскрыл измену. Что вы скажете на это? Об опасности великой Сообщил один священник, Правда я ему не верю, Думаю, что лжет, мошенник. Может быть, у нас желает Он снискать расположенье?» Вновь король велел аббату Рассказать об откровенье, О явлении святого, О зловещих кознях брата, А потом придворной страже Приказал схватить аббата. Он решил, что тот смеется, Не терпел дон Педро шуток. Повелел костер зажечь он,— В гневе был дон Педро жуток. Он велел аббата бросить В разгоревшееся пламя. Чудилось всегда владыке Лишь коварство за словами. Смерть короля дона Педро от руки его единокровного брата дона Энрике Перевод А. Ревича Руки мощные сплетают, Обхватив друг друга, братья — Дон Энрике с доном Педро. Их железные объятья Братскими не назовете, Братья бьются, слов не тратя, То кинжал сверкнет, то шпага, Крепко сжаты рукояти. Короля теснит Энрике, Стоек Педро. Бьются братья, В их сердцах пылает ярость, С губ срываются проклятья. В стороне стоит свидетель, Молчаливый наблюдатель, Юный паж, слуга Энрике. Вдруг он видит, — о, создатель! Братья дрогнули и оба На пол падают. Некстати Чуть замешкался Энрике, И король — верхом на брате. Час твой пробил, дон Энрике. Паж — в смятенье и, не глядя, Бросился на дона Педро, За камзол хватает сзади, Говоря: «Прошу прощенья. Государь, судите сами, Я спасаю господина, Потому невежлив с вами». И уже вскочил Энрике, Сталь в деснице засверкала, В грудь коварного владыки Острие вошло кинжала. Сердце замерло навеки, Захлебнулось кровью алой. В христианском нашем мире Злее сердца не бывало. Романсы рыцарские, новеллистические и лирические [501] Нуньо Веро, Нуньо Веро… Перевод Д. Самойлова «Нуньо Веро, Нуньо Веро, Добрый рыцарь, славный витязь, Скакуна гулять пустите, От копья освободитесь. Я хочу спросить о франке, Что зовется Бальдовинос». «Слушайте меня, сеньора, Я отвечу, ваша милость. Этой ночью ровно в полночь, В город конно мы вступили, Недруги на нас напали, В плен живыми захватили. Там был ранен Бальдовинос, Был он сбит копьем недобрым: Полдревка дрожит снаружи, Острие прошло сквозь ребра. Он скончается к рассвету Или же еще скорее. Если хочешь ты, Севилья, Будь возлюбленной моею». «Нуньо Веро, Нуньо Веро, Рыцарь злой, недобрый витязь, Я о франке вас спросила, Надо мною не глумитесь. Знайте, что минувшей ночью Бальдовинос спал со мною. Он на память дал мне перстень, Я ему — шитье цветное». вернуться Чаще всего рыцарские романсы подразделяют, в свою очередь, по тематическому принципу на романсы «каролингского» цикла, то есть романсы, группирующиеся вокруг личности императора Карла Великого и его пэров, и «бретонского» цикла, то есть романсы о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Само обозначение указывает на их генетическую связь с соответствующими французскими поэмами и их позднейшими испанскими отголосками. Так, знаменитый романс о Геринельдо находится в прямой зависимости от истории, повествующей о любви дочери императора Карла; романс о донье Альде, возможно, восходит к какому-нибудь фрагменту поэмы о Ронсевале (почти целиком утраченной). Названия и собственные имена в этих романсах настолько испанизировались, что о первоисточнике догадаться довольно трудно. Впрочем, неиспанского в романсах этой группы не осталось почти ничего, кроме сходства мотивов. Новеллистические романсы построены на самых различных темах. Это как бы стихотворные новеллы или рассказы. Из «старых» романсов они самые поздние. Сохранялись они чаще всего в изустных передачах. Известный немецкий ученый-испанист XIX века Вольф так определял их: «Если исторические романсы называют испанской «Илиадой», то новеллистические и лирические можно назвать испанской «Одиссеей». Они рисуют домашнюю жизнь испанского общества, чувства и страсти. Среди них много подлинных шедевров по своей изящной простоте, ясности и непосредственности чувств». В отличие от романсов исторических, восходящих к героическим поэмам, которые уже в силу своего происхождения легко циклизуются, романсы пограничные и мавританские (морискские), являясь с одной стороны, как бы их идеальным продолжением, в цельные циклы не объединяются. Они автономны, так как трактуют совершенно разные темы и основываются на разных событиях. Они возникали либо на основе непосредственных впечатлений от событий, либо вдохновлялись еще живой памятью о прошлом. Как правило, содержание таких романсов исторично, хотя понятно, что смещения событий и фактов встречаются нередко. Наиболее старыми романсами являются те, которые относятся к событиям, связанным с осадой Баэсы (1368 или 1407 г.); наиболее поздними — относящиеся к взятию Гранады (1492 г.) или эпизодическим стычкам, последовавшим за ее взятием. После завершения Реконкисты (конец XV в.) очевидно, что на первый план выдвигались уже не сами события, а экзотическая, живописная сторона той среды, к которой относилось действие романсов. Это в большинстве случаев романсы мавританские (морискские). Разграничить пограничные и мавританские романсы не всегда легко. Но если в первых часто можно видеть чувства арабской стороны (многие романсы носят явные следы симпатии к противнику), то во второй группе преобладает рыцарская галантность, характерная для испанца XVI века. Острота военных переживаний исчезла. В XVII веке успех именно мавританских романсов достигает апогея. Утверждение Переса де Иты в «Гражданских войнах в Гранаде» о том, что включенные в книгу романсы были арабского происхождения, новейшей критикой решительно отвергаются. Обманывают «мавританские одежды». Существо же их сугубо испанское. В основной своей массе романсы пограничные и мавританские отражают жизнестойкость национального духа испанцев. Они воспевают людей героической закалки, смелых, решительных. «Рыцарственность» этих романсов более подлинная, чем романсов собственно «рыцарских». Источником вдохновения являлась не литература, а сама жизнь, бурная, полная опасностей, борьбы и самоотверженности. Жизнь эпохи Реконкисты. Между романсами перечисленных разделов и циклов существует определенная разница. Исходный материал, время написания, идеологическое задание сочинителей — все это наложило отпечаток также и на их поэтику. Но вместе с тем в их поэтике существует отчетливое сходство: простота изобразительных средств, предметность, отсутствие украшающих эпитетов, внешняя фрагментарность (многие романсы начинаются прямо-таки с пистолетного выстрела — с прямой речи, с кульминации действия). Последнее объясняется в известной степени тем, что, как уже было сказано, старейшие романсы восходят к тем или иным эпизодам эпических поэм. Слушатели отлично знали целое и не нуждались ни в каких предысториях. Этим же нередко объясняют неожиданные концовки. Есть романсы, которые обрываются как бы на полуслове. В период «цветения» романсного творчества предельная краткость и насыщенность действия прочно вошли в поэтику романса, вообще стали как бы обязательным условием. Интересно, что романсы, имеющие по многу редакций, с развитием книжно-литературного вкуса чаще всего ухудшались! Редакция становилась пространнее, многословнее. Появлялись ненужные детали и словесные украшения. Романсы, стилизованные под народные в эпоху барокко, поражают вычурностью слога, изысканностью словаря. Недаром лучшие поэты и составители сборников романсов с конца XVIII века и в XIX веке чаще всего возвращались к редакциям более ранним. Замечательно и то, что, какие бы изменения ни претерпевала поэтика романса с течением времени, основная тенденция — лаконизм, ясность и простота — оставалась незыблемой, и все попытки повернуть романс на другую дорогу заканчивались неудачно. В этом великая сила поэтического мышления, выкованная веками *. Н. Томашевский *В качестве любопытного примера различных поэтических редакций одного и того сюжета приводим «Романс о прекрасной Альбе» и романс «О Бланке-нинье». |
