— Я тебе вещи принес. И сегодня твой компаньон Малышев конверт передал. Думаю, тебе ведь понадобится… — Он медлит, потом выпаливает: — Папа, я хочу жить с тобой!

Аристов не отрываясь с любовью смотрит на сына.

— Спасибо, Шурик, я очень рад… Но это все-таки квартира тети Жени, неплохо бы и ее спросить. Сразу два мужика на голову свалятся!

— Тетя Женя, — поворачивается к ней Шурик, — вы не беспокойтесь, я и готовить умею, и убирать!

— Если бы вы знали, Аристовы, — говорит она, — как я всю жизнь мечтала иметь большую семью — чтоб не меньше троих сыновей!

— Ну и сейчас еще не поздно, — будто про себя бормочет Толян.

— Пойдем-ка, Шурик, я тебя покормлю.

— Я есть не хочу, — слабо сопротивляется Шурик.

— Быстро мыть руки и за стол! — приказывает она. Шурик уходит в ванную, а Толян останавливает ее:

— Погоди минутку! Подай-ка мне чемодан! — Он щелкает замками, открывает крышку и протягивает Евгении конверт из плотной бумаги: — Так сказать, первый взнос.

Она заглядывает в конверт и говорит растерянно:

— Толя, здесь же доллары!

— Я знаю. У нас в городе уйма пунктов обмена валюты.

— Но их очень много!

— Впервые вижу женщину, которая не знает, как потратить деньги! Например, купить хорошую стиральную машину-автомат. Говорят, одна из лучших — «Бош».

— Я пойду покормлю Шурика, — задумчиво говорит она.

— Подожди! — Он ловит ее за подол. — Чего ты разволновалась? Я помногу получаю, привыкай. Не бойся, я их зарабатываю, не ворую. Разве что налоговая инспекция не все знает, но обычно все свои доходы никто у нас не показывает. Что я говорю! Словом, если не возражаешь, я пока полежу, почитаю.

На кухне она усадила Шурика за стол и положила в тарелку картошки, отбивную и соленья.

— Я правда рада, что ты к нам пришел. Мы должны действовать с тобой сообща! Доктор сказал, что рано или поздно твой папа будет ходить, но, знаешь, бывает так, что даже самые сильные мужчины… устают ждать, а в таком случае неверие равносильно поражению. Нам надо его поддерживать, занимать делами, чтобы он поменьше оставался наедине со своими мыслями. Понимаешь?

— Понимаю, — с облегчением улыбается юноша, и Евгения чувствует: он ее принял!

Шурик все же проголодался, потому что, слушая ее и кивая, он опоражнивает тарелку и с чаем съедает большой кусок торта.

— Пойдем, пожелаешь отцу спокойной ночи, а я выдам тебе белье. Можешь обживать комнату своего друга Никиты.

Устроив Шурика, она возвращается и некоторое время наблюдает, как Толян, закаменев скулами, яростно переворачивает страницы книги.

— С женой нежно поговорил? — сразу догадывается она.

— Какая она мне жена? Развели нас сегодня, оказывается! Если бы не позвонил, не скоро узнал бы!

— И это тебя расстраивает?

— Нет, не это. Она требует — заметь, требует! — чтобы я вернул Шурку домой. Якобы я улестил его, наобещал горы золотые, а сам в этой жизни уже ничего не смогу достичь!

— Какая гадина! — вырывается у Евгении. — Извини.

— За что, родная? Так мне и надо!

— Ты-то здесь при чем?

— При том, что полжизни прожил страусом. Спрятал голову в песок и думал, что задницу не видно!..

Его гневный монолог прерывает телефон. Евгения берет трубку.

— Добрый вечер, Женя! Это Монахов беспокоит, друг Толяна. Передай ему, что завтра в восемь утра я приду к вам е одним корейцем. Он лечит иглоукалыванием.

— А ты ему лично это сказать не хочешь?

— Завтра. Все разговоры завтра. Я звоню из аэропорта. Только что прилетел. С корейцем договорился — из Швеции ему звонил. Да, предупреди Толяна, пусть не пьет ничего спиртного!

Рабочий день начинается у Евгении со звонка обиженного Никиты.

— Что же это получается, мамочка? Твой родной сын будет жить у бабушки, а приемный — вместе с тобой?!

Она теряется, ибо взглянуть на происшедшие в ее жизни перемены под таким углом не догадалась.

— Ты сам захотел жить у бабушки, — напоминает она сыну.

— Захотел! Но тогда я был один, а сейчас — с Шуркой! — В голосе Никиты слышится неприкрытая радость. — Когда вы с дядей Толяном поженитесь, мы ведь будем братьями?

— Да, сводными.

— Вот видишь! А я всегда хотел иметь брата! Родного не допросился, так что согласен на сводного! Смешно теперь жить у бабушки, раз он там!

Бедная бабушка! Бедная мама! Вот она, черная неблагодарность.

— В общем, ты как хочешь, а мы сегодня прямо после уроков домой поедем!

— Конечно, приезжай! Можно подумать, я тебя домой не пускаю!

Она расстраивается от его эгоистичной непосредственности. Впрочем, ненадолго. Что с него взять: избалованный мальчишка, маменькин сынок!

На другой день звонит уже обидевшаяся Вера Александровна:

— Передай моему внуку, что, если его вдруг шиза пробьет, как он сам говорит, вернуться он не сможет. Я взяла квартиранток — теперь у меня в доме живут две студентки!

— Хорошо, мама, передам, — примиряюще говорит Евгения.

— Бабуля обиделась? — уточняет Толян.

Вечером после ужина каждый занимается своим делом. Мальчишки гоняют на компьютере очередной диск, Толян читает, а Евгения перебирает струны. Выбранное стихотворение Марины Цветаевой на ее музыку никак не ложится, и она погружается в задумчивость, а придя в себя, замечает внимательный взгляд Толяна, рассматривающего ее из-под опущенных век…

Он все время всматривается в нее, вслушивается в интонации ее голоса — не выкажет ли Евгения возмущения или раздражения? Каждую минуту он помнит и страдает от того, что не ходит, хотя и врач-кореец подтвердил: улучшение может наступить в любой момент.

Увлекшись каждый своим занятием, они оба вздрагивают, когда звонит дверной звонок. Евгения идет к двери и слышит вслед:

— Глазок!

Он все боится, что она забудет посмотреть и откроет дверь… кому-нибудь не тому! Толян сразу напрягается, когда Евгения возвращается на цыпочках, побледневшая, и говорит шепотом:

— Тот самый милиционер, помнишь, который замком скрежетал!

Толян в считанные секунды оказывается в коляске, и в руке его мелькает откуда-то взявшийся револьвер. Он ставит коляску так, чтобы ее не сразу увидели в открывающуюся дверь, и кивает:

— Открывай!

— Лопухина Евгения Андреевна? — спрашивает милиционер. — Я — ваш участковый, старший лейтенант Вершинин. Мы можем поговорить?

— Прошу вас!

Милиционер недоуменно оглядывается на катящегося за ним вплотную Толяна и медлит проходить в кухню.

— Это мой муж, — успокаивает его Евгения. Участковый пожимает плечами: мол, чего только не бывает!

— Знакома ли вам гражданка Конкина Лидия Николаевна? — примостившись у кухонного стола, спрашивает он.

— Это не моя соседка сверху? — морщит лоб Евгения.

— Месяц назад ее обокрали. Странно, бандиты вошли не через дверь, а через чей-то балкон… Я переговорил со всеми жильцами, кроме вас. Вы ничего не видели?

— Ничего. Я как раз в это время чаще всего у мамы жила. С сыном занималась.

— Жаль.

Участковый дает ей на подпись протокол, аккуратно укладывает бумаги в дипломат и идет к выходу. Уже взявшись за ручку, он полуоборачивается и замечает:

— Я приходил к вам на днях, но никто дверь не открыл, хотя мне показалось, что в квартире кто-то был.

— А мне показалось, что вы пытаетесь открыть замок, — говорит Евгения и краснеет.

— Но я видел свет в вашем окне! — ошарашенно поясняет милиционер. — Потому на всякий случай и подергал за ручку.

Евгения закрывает за ним дверь и оборачивается к подъехавшему в коляске Толяну. На время беседы с участковым он деликатно удалился в другую комнату.

Теперь возлюбленный Евгении посмеивается:

— Мания преследования у вас, леди! Ведь это его ты приняла за киллера?

— Его, — нехотя соглашается она. — Конечно, тебе меня не понять! Ты — смелый мужчина и не знаешь, что такое страх!

— Ошибаешься! — Он закусывает губу и, кажется, неприязненно смотрит на нее. — Еще никогда мне не было так страшно, как сейчас.