Он изучающе вглядывается в ее лицо, но ничего прочесть не может.

— Я тебя обидел, — по-своему объясняет ее замкнутость Толян. — Привык все брать нахрапом, а Восток — дело тонкое, — неловко шутит он.

По-прежнему ничего в ней не отзывается на эти примитивные уловки.

— Черт побери! Да что же мне теперь, на колени перед тобой становиться?! Подумай, еще спасибо мне скажешь, что избавил тебя от такого козла! Тот же тип, что твой бывший муженек, только помоложе да похитрее! И со своей женой он никогда не разведется, потому что для этого кое-какие усилия нужны, а он привык плыть по течению…

— На себя посмотри, — советует Евгения.

— Да, я — говно, — кричит он, — но я никому ничего не обещаю!

— Чем ты гордишься? — спрашивает она и презрительно смотрит на Аристова, от чего он дергается, как чертик на веревочке. — Не обещает он, видите ли! Живет на земле как придется, без обязательств, куда кривая вывезет. Чем же ты лучше Алексея?!

Собственно, она вовсе не уверена, что ее обвинения попадают в точку. Да и известие о том, что их с Ниной брак не так уж благополучен, как они все думали, ею пока не осмыслено, но сейчас Евгения хочет одного: разозлить Аристова до такой степени, чтобы он ушел, хлопнув дверью. Нет у нее настроения выяснять с ним какие бы то ни было отношения, тем более что у них этих отношений как раз и нет. А то, что Аристов полез к ней целоваться, она воспринимает однозначно: мужики никогда не проходят спокойно мимо того, что, как им кажется, плохо лежит. По крайней мере пробуют, не получится ли поживиться.

Евгения добивается своего, и Толян все-таки уходит, а она без сил присаживается на банкетку у двери. Кто открыл ящик Пандоры и выпустил на нее все эти беды? Но тут вдруг прорезается внутренний голос: «Подумаешь, беды! Мужики из-за нее подрались! Гордиться надо: вон как весело живешь!»

«Нет уж, — решает она, — это чересчур весело! Хватит испытывать судьбу! Больше никаких романов, встреч, телефонных звонков! Буду сидеть тихо, рисовать проект шале[1] с разными модными финтифлюшками. Наслаждаться творчеством, одиночеством и тишиной…»

Кто-то из мудрецов сказал: не давай зароков!

Засыпает она, против ожидания, едва коснувшись подушки. Сладко. С легкими цветными снами… пока ее не будит дверной звонок.

— Господи, кого принесло в такую рань?!

Между тем часы показывают уже половину девятого. Соня вы, Лопухина!

На пороге стоят двое молодых незнакомых парней в джинсах, коже, и в руке одного — большая спортивная сумка. И когда она поставит глазок? Так ведь можно и нарваться!

— Квартира Лопухиных? — спрашивают парни. Евгения кивает и выжидающе смотрит на них.

— Мы пришли красить. Окна, двери…

— Но я…

— Нас прислал Анатолий Васильевич.

То бишь Аристов. Откровенно говоря, она посчитала его слова обычным трепом. Тем приятнее убедиться, что он — человек слова!

— Заходите.

— Не покажете, где мы могли бы переодеться? Евгения провожает их в комнату Никиты и сама бежит переодеваться. Не в этом же легкомысленном халатике общаться с работниками. Одевается и лихорадочно думает: «Сколько они возьмут за работу? И есть ли у меня столько?»

Ребята выходят, одетые в аккуратные, явно импортные, комбинезончики. Да, фирма веников не вяжет. А на кармане у них эмблема, она вглядывается и ахает про себя: это же та самая строительная фирма, в которую зовет ее работать некто Валентин Дмитриевич! Какое отношение к ним имеет Аристов?

Однако как не похожи они на маляров, памятных ей с детства! Те были почему-то в основном женщинами. Работали они в черных, заляпанных всеми цветами красок робах, стоявших на них колом. Они не стесняясь расхаживали в таком виде по городу, а эти мальчики снимают даже свои импортные комбинезоны. Пожалуй, вправду их фирма — предприятие солидное.

— Откуда начинать? — спрашивает один из маляров. Евгения показывает на комнату Никиты и говорит:

— А краска?..

— У нас свои материалы.

Она еще некоторое время смотрит, как они выверенными, точными движениями накладывают мазки, и спохватывается, что нужно срочно подготовить для них поле деятельности. Да, застал ее врасплох этот бузотер! Не так уж просто общаться с людьми, которые держат свое слово…

Потом она мчится на кухню — нужно срочно приготовить обед для работников. Она едва успевает это сделать, как они приходят и говорят:

— Принимайте работу, хозяйка!

Они покрасили не только окна и двери. Выкрашены все трубы, батареи! Сколько же часов пришлось бы ей самой возиться!

— Садитесь обедать, — приглашает Евгения.

Они опять уходят, переодеваются и садятся за стол чистые, вымытые, на традиционных маляров не похожие.

— Сколько я вам должна? — спрашивает она.

— Нам — нисколько. Мы на зарплате.

— Понятно. Вы уж извините за любопытство, но, насколько я знаю, Анатолий Васильевич работает совсем в другой фирме.

— Точно, в другой, но мы так часто выполняем их заказы, что почти привыкли считать его своим шефом.

Ребятишки посмеиваются.

Ну Толян! Ну прохиндей! Что он им такое понарассказывал?..

Интересно, что к вину, которое Евгения выставила на стол, ребята так и не притронулись. Еще одна непонятная простому обывателю странность. Один ее коллега приглашал маляров по объявлению. Там, где отделочные работы обещают выполнить недорого и качественно. Так эти приглашенные в первый день напились чуть ли не до белой горячки и лишь на второй день ни шатко ни валко приступили к работе.

Евгения оставила окна открытыми и спокойно ходит, убирает. Запах краски почти не ощущается. Казалось бы, живи и радуйся, но мысль об Аристове не дает ей покоя. Сколько она ему должна? Станет ли он брать деньги? Вот ведь как повернул. Вчера она его выгнала, а сегодня придется идти на поклон.

Она распаляет себя настолько, что не выдерживает, хватает трубку и набирает телефон квартиры Аристовых. Берет трубку Нина.

— Здравствуй, Женечка!

Евгения вспоминает вчерашние слова Толяна — их так трудно сопоставить со сложившимся у всех образом Нины. Такой участливой, радушной, и вдруг — не понимает собственного мужа! Уж если он при ней забылся, значит, и вправду накипело!

— Где твой супруг, Нинуля?

— Когда это он в выходные дома сидел? С утра куда-то умчался. — Немного помолчав, она осторожно спрашивает: — Ты как себя чувствуешь? Очень переживаешь?

— Некогда. Маляры вот только что ушли. Полы мою.

— Ты мужественная женщина. Не каждая бы решилась.

— А я закрыла глаза и прыгнула.

— Куда? — не поняв, пугается Нина.

— Ну, как бы прыгнула, понимаешь?

— А-а… Я скажу Толе, что ты звонила. Только он может поздно прийти.

— Ничего. Я рано не ложусь.

— Счастливая! А у меня уже в половине десятого начинают глаза слипаться. Я — жаворонок. А Толя злится…

— Чего ж тут злиться? Против природы не попрешь. Еще немного поговорив ни о чем, они кладут трубки. Евгения моет полы. Моет и поет: «Твои глаза зеленые, твои слова обманные…» Ни про кого конкретно. Про кого-то.

Телефон звонит, а она поет. Звонит, а она не подходит. Наконец берет трубку, а из нее грубит голос Нади:

— Совсем оглухела?

— Чего надо? — отвечает ей тем же Евгения.

— Знала бы причину, по которой я тебе звоню, ноги бы мне целовала!

— Ну уж и ноги!

— В общем, Володя приглашает нас в ресторацию. Ему вчера подполковника дали!

— Кого — нас?

— Тебя и меня! Или ты на сегодняшний вечер уже со своим Алексеем уговорилась?

— Не уговорилась. Да он уже и не мой!

— Так быстро? И ты переживаешь?

— Рыдаю! Знаешь, чем полы мою? Своими слезами!

— Вова, кроме нас, еще трех своих друзей пригласил. Самых близких, из летунов. В смысле летчиков.

— И жены не боится?

— Он теперь никого не боится! Правда, мой сокол?

— Так он еще и рядом с тобой?