— Спасибо, я только друзей предупрежу.

Она подходит к танцующим Наде и Володе, обнимает их.

— Не обижайтесь, но я уезжаю. Что-то расклеилась. Виталик отвезет меня, — говорит она в ответ на готовность Володи проводить ее. — Скажите остальным, что у меня голова разболелась. И надеюсь увидеть вас у себя в гостях! Обоих.

Это она ненавязчиво уточняет, чтобы не подумали, будто она приглашает их всех. Она по-прежнему не знает, как зовут ее нового знакомого, и искренне удивляется, когда, усадив ее в машину и тронувшись с места, он шутит:

— Визитку мою небось так и не прочитали? До сих пор не знаете, кто я? Давайте хоть имя скажу — Виталий.

Она думает, не проснулся ли в ней и вправду экстрасенс? А когда называет свой микрорайон, слышит:

— Вот видите, как все удачно складывается! Я-то живу в нем же… Наверное, вас дома кто-то ждет, раз вы, точно Золушка, средь шумного бала покинули свою блестящую компанию?

Она лишь согласно кивает головой. Не объяснять же ему, что дома ее никто ждать не может.

Зато не успевает она переступить через порог, как раздается настойчивый телефонный звонок.

— Лопухина, где ты шляешься? — строго спрашивает ее Толян. — Обрадовалась, что некому тебя контролировать?

— Аристов, двенадцатый час ночи! — устало говорит Евгения; она уже и забыла, что просила Нину передать ему, чтобы звонил в любое время…

— Простите, леди, — возмущается он, — но раньше вас не было дома! А для меня на кухне лежит рукой жены написанная записка: «Звонила Женя. Просила обязательно позвонить!»

— Извини.

— Ладно уж, говори, чего надо?

— Во-первых, сказать большое спасибо за маляров. Во-вторых, узнать, сколько я тебе должна.

— Помнишь сказку Андерсена «Свинопас»? Оплата аналогичная!

— Как за трещотку? Или за горшочек?

— А что это значит?

— Здрасьте вам! А еще Андерсена цитирует! За трещотку свинопас потребовал десять поцелуев, а за горшочек — сто.

— Я не возражал бы против ста, но не буду наглеть. Начну с малого. С десяти.

— Толян, прошу тебя, будь серьезнее. Думаешь, я не знаю, сколько стоит такая работа, да еще со своим материалом! Не одну сотню деревянных.

— Тебя не устраивает малая плата? Лопухина, ты меня замучаешь поцелуями… Ты дома одна?

— Нет, нас трое!

— Извращенка! В общем, завтра в пять утра уезжаю в Швецию. Через неделю вернусь — поговорим.

— Толян, я тебя умоляю: назови сумму в рублях!

— Имей совесть, Женька, человеку вставать чуть свет, нужно поспать перед дорогой, а ты пристаешь! Спокойной ночи!

Но трубку не вешает первым. Джентльмен! Ждет, когда ее сначала повесит леди…

Евгения принимает душ и укладывается в постель. Мощный фонарь на стройке вблизи дома бросает пригоршни света в окна ее квартиры и, проникая через плотные шторы, отбрасывает на стены причудливые тени. Спать не хочется. Видно, не только ей, потому что в одном из подъездов, несмотря на позднее время, продолжает гомонить компания и певица — уменьшать громкость музыки они не пробуют — на весь дом сообщает: «Ты мне прямо скажи, чё те надо, чё те надо, может, дам, чё ты хошь, чё ты хошь!»

Кажется, в последнее время дебилизм охватил всю страну подобно эпидемии. В песнях — дурь, в книгах — мат, в фильмах — беспросветная чернуха. Если кому-то сейчас, как и ей, не по себе, то где найти успокоение?

Столько лет Евгения не оставалась наедине с самой собой, что даже теряется от собственной свободы — оказывается, думать можно не походя, между делом, а не спеша, с расстановкой. Всласть. И никто не помешает: ни храпом, ни замечанием невпопад.

Кто ты, Женя Лопухина? Кем стала? Чего добилась? Хотела же быть художником, но нет, в последний момент передумала, пошла на архитектурный — подкупило название: архитектор!

Вышла замуж за кого-то придуманного — того, кто «бродит по свету»…

Они поженились, и Аркадий больше не выезжал с партиями. Он как будто ждал Евгению, чтобы навсегда покончить с кочевой жизнью: сразу после свадьбы перешел работать в управление. Так что она была женой геолога, но спецификацию его работы познать не успела.

И после свадьбы не рисовала. Евгения думает так и вдруг ощущает в пальцах забытый зуд; представляет себе лист бумаги, на который ложится мягкий акварельный рисунок: плоская крыша многоэтажного дома, на которой стоит девчонка-подросток. Еще угловатая, нескладная. Она протягивает руку мальчишке, который чуть поодаль держит наготове белого голубя с мохнатыми лапками и хохолком на голове. Девчонка хочет метнуть его в небо…

Волосы у нее выбелены солнцем, а глаза светло-карие, с искорками…

На рисунке уже нет того, как девчонка азартно подпрыгивает на месте и неумело свистит.

Сегодня воскресенье, и Евгения решает поваляться в кровати. Конечно, надолго ее не хватит. Привычка рано вставать так укоренилась в ее сознании, что всякое послабление отражается на ней не лучшим образом: переспав, она встает утомленная, разбитая, и в форму ее приводит лишь холодный душ.

Но пока еще нет восьми, квартира покрашена и убрана, завтрак готовить никому не нужно, сама она обойдется и чашкой кофе… Только она успевает так подумать, как звонок в дверь поднимает ее. Ну почему в эту квартиру всегда звонят так рано?!

Оказывается, приехала любимая подруга Люба с мужем. Живет она в станице, в пятидесяти километрах от города, но всегда заезжает к Евгении повидаться — они дружат с первого курса института, в котором учились в одной группе, — получается, почти девятнадцать лет. Люба работает в районной архитектуре. У селян сейчас строительный бум, так что архитектору всегда хватает работы.

В восемнадцать лет Люба дала клятву: никогда не жить в селе, никогда не выходить замуж за рабочего и никогда не строить собственный дом, а жить только в государственной квартире.

Все три зарока ей пришлось нарушить, что опять-таки свидетельствует о правоте древнего мудреца…

Подруга, как всегда, поднялась в квартиру, а мужа оставила в машине. Этакий современный Дон Кихот в юбке с моторизированным Санчо Пансой. Наверняка он ей говорит:

— Иди одна, я вам буду только мешать. Лучше пока схожу в магазин…

Или что-нибудь еще в таком роде. Не то чтобы он недолюбливал Евгению. Они хорошие друзья, но Саша привык оставаться в тени. Любящий, ненавязчивый муж. Чувствует себя вполне комфортно в атмосфере матриархата. Они любят друг друга? Или Люба просто позволяет себя любить? Иначе откуда снисходительный тон, который нет-нет да и проскользнет в ее отношении к нему?

Теперь Евгения часто перебирает знакомые ей браки: счастливые они или нет? Если да, то в чем? Сама она не хотела б становиться главой семьи. А уж слово «равноправие» для отношений между полами она вообще считает чужеродным. Сильный пол должен делать более тяжелую работу. Слабый — более тонкую. Так водится издавна. Так, видимо, распорядилась природа. Когда она видит женщину с тяжелым мешком на плече, у нее сердце сжимается от жалости. Может, потому она всегда хотела иметь мужа сильного, надежного. И разницу в возрасте приняла за эквивалент такой надежности, увы, не понимая, что это от возраста не зависит.

«Ну и что же, что рабочий? — часто повторяла Люба. — Зато мой! И только мой!» Евгения не хочет про своего мужа говорить: зато. Она хочет им гордиться!

— Как живешь? — спрашивает ее Люба и внимательно оглядывает. — Развод на тебе не отразился, не волнуйся! Небось мужики пристают? Их всегда тянет на свеженькое.

Она ревнует к Наде Евгению, хотя и понимает, что они слишком редко видятся, чтобы требовать от нее верности старой подруге. Лучшей, как подчеркивает она.

— Я тут тебе картошки привезла, грибочков…

— Ты чего, к голодающей приехала?

— На одну зарплату теперь не проживешь, — вздыхает Люба. — Купи все на базаре! А у нас все свое.

— Не имей ста рублей! — посмеивается Евгения и, выгрузив сумку, потихоньку подбрасывает подруге часть своей натуроплаты.