Она смотрит в его больные, измученные глаза и соглашается. Ей и самой сейчас не очень сладко, но, может, как считает математика, минус на минус и даст заветный плюс?!

Посидеть так посидеть! И хотя в первый момент встречи Евгения почувствовала раздражение — ведь перед ней был тот человек, из-за которого Серебристая Рыбка… Но чувство справедливости взяло верх: а ты-то сама! Даже очень строгий суд всегда выслушивает обе стороны…

В ресторане они проходят в кабинку, которая задергивается тяжелой шторой. Сделав заказ, Роберт просит официанта:

— Проследите, пожалуйста, чтобы нам никто не мешал! Она ждет, что он начнет издалека, может, и несколько легкомысленно, чтобы скрыть смущение, но он, не в силах удержать болезненную гримасу, перекосившую рот, глухо говорит:

— Женя, мне плохо! Если бы ты знала, как мне плохо! Он нервно вытаскивает из кармана платок и отворачивается, как бы сморкаясь.

— Ты любила когда-нибудь?

— Я и сейчас люблю.

— Тогда ты поймешь, что значит любить. Без надежды. Женщину, которая тебя ненавидит. Ложиться с ней в постель, обнимать и чувствовать, как от отвращения содрогается ее тело!..

— А если бы ты ее отпустил?

— Куда? К мертвецу? Она и так к нему ушла. А тогда… Ты бы на этого Леву посмотрела: небольшого роста, худой, глаза вечно испуганные, будто он нечаянно попал в чужой, враждебный мир по пути на другую звезду!.. Когда-то они занимались вместе во Дворце пионеров — кукол мастерили — и встретились случайно, в сквере, где Юля катала коляску с нашим вторым сыном.

Официант приносит шампанское, легкую закуску, и, чтобы не длить тягостную паузу, Евгения говорит:

— А я, знаешь ли, с сыном математикой занимаюсь и жутко злюсь: знания синусоидальные — то взлет, то посадка!

Роберт тоже посмеивается, но когда официант уходит, просит:

— Позволь досказать, мне это Очень важно! Представь, у нас была нормальная, дружная семья. Возможно, Юля меня и не любила, хотя тогда я так не думал, но в любом случае мы с ней были хорошими товарищами. И ее, и мои родители не отказывались заниматься нашими детьми. Юля училась заочно в институте, ходила на теннис, шейпинг… И вдруг как гром среди ясного неба!..

Он наливает обоим шампанского и залпом отхлебывает половину бокала.

— Левушка! Она и называла-то его только так — на Льва он не тянул, будто это имя ему в насмешку дали! Никчемный, не приспособленный к жизни человек! Она его за слабость полюбила…

Роберт усмехается, и лицо его принимает жесткое выражение.

— В общем, моя жена прониклась его бедами — он как раз без работы болтался — и попросила меня что-нибудь ему подыскать. Я поговорил со знакомыми ребятами на художественном комбинате, и они пристроили его напарником к одному мозаичнику — у этого Левушки оказался диплом художника-прикладника…

Я был в командировке, в Канаде, когда он пришел к нам с благодарностями. Получил первую зарплату и понял, что он в неоплатном долгу — таких денег он прежде и в руках не держал! Как на грех, в этот день старшего сына взяла к себе моя мать, а младшего — теща. Развязали руки для приема благодарности! Представь, она у него была первой женщиной, это в тридцать-то лет! Таким хрупким, беспомощным непременно надо, чтобы их подобрали, пригрели…

Он умолкает, но если и не скажет больше ни слова, Евгения отчетливо представляет себе, что было дальше. Похоже, воспоминания даются Роберту нелегко — на лбу его блестят капельки пота, а руки нервно подрагивают.

— Не надо, не говори больше ничего. — Она касается его руки, но он будто не слышит.

— Юля ушла. Они сняли квартиру на окраине города… Говорят, якобы женщина не может просто так взять и бросить своих детей, но моя жена была странной женщиной. Может, она заразилась от него? Она не приходила, не звонила и никак не пыталась увидеть наших мальчишек. Клянусь, я не пошевелил даже пальцем, чтобы вернуть ее, и тогда вмешалась теща. Пошла к его матери. Какие она доводы приводила, не знаю. Скорее всего обычные, житейские: семья, несчастный муж, дети-сироты при живой матери. Словом, сладкую парочку они развели и жену-блудницу вернули в дом…

Он начинает искать по карманам платок и находит его там, куда уже не раз совал руку.

— Вроде и не виноват, а чувство вины не дает мне спокойно жить: будто это я ее убил. Конечно, я пытался… заставить ее жить по-прежнему, но даже в этом не могу себя упрекнуть, потому что она не обращала на меня никакого внимания…

Неожиданно лицо его светлеет.

— Недаром я так стремился тебя увидеть. Исповедался перед тобой — точно груз с души сбросил. Ты на похоронах Юли так презрительно на меня смотрела!

— Тебе показалось.

— Нет. Теперь же ты смотришь по-другому, и мне это не кажется. Почему?

— Церковь говорит: не судите — не судимы будете. Раньше я не задумывалась над этим и даже находила утверждение несуразным: как так не судите?! А теперь поняла, как это мудро! Кто из нас без греха? Свои бы отмолить!

— У тебя? Грехи?

— А ты видишь во мне ангела? Спасибо.

— Не хочу навязывать тебе свое общество, — просительно улыбается Роберт, — но разреши изредка тебе звонить? И поздравить тебя с днем рождения.

— Это еще не скоро — 25 декабря.

— Я запомню, — серьезно говорит он.

Евгения смотрит в его глаза: в них печаль, но боли уже нет.

— Лопухина! — кричит в трубку Виктор, так что она отодвигает ее от уха и спрашивает:

— Ты чего орешь?

— Достали-таки твоего мента! Убить не убили, но вломили по первое число! И кое-что у него отобрали, но это не телефонный разговор!

— Кто тебе сказал, что он мой? — бурчит Евгения.

Она так удобно расположилась в кресле, закуталась в плед. Отопление включили неделю назад, но, видимо, перестояв в бездействии, котлы никак не раскочегарятся — трубы чуть теплые. Возможно, где-то в них скопился воздух и их надо продуть — перед началом отопительного сезона в нормальных семьях этим занимаются мужчины. Ей же надо кого-нибудь просить, что себе дороже!

Теперь придется откладывать интересную книгу — Колин Маккалоу «Леди из Миссалонги», одеваться, тащиться в такую сырость в соседний дом, чтобы услышать подробности, которые Витька мог бы сообщить и по телефону…

Он открывает дверь, лишь Евгения прикасается к звонку.

— Стол уже накрыт! Небось сама себе не готовишь, ленишься? Только в гостях и наедаешься? А я картошечки нажарил!

Что Витька умеет, так это жарить картошку. Она у него всегда тонкая, хрустящая, румяная — настоящее лакомство!

Евгения тоже не с пустыми руками пришла. Президентский шофер Савелий — с разрешения Валентина Дмитриевича, а потом и Семена Борисовича — по утрам подвозит ее на работу. За месяц с небольшим они успели плотно скорешковаться, и если Савелий для себя что-то достает — а этот проныра всегда держит нос по ветру! — непременно делится с Евгенией. И сейчас она вытаскивает из пакета огромного вяленого леща — не пересоленного, не пересушенного — даже на глаз видно, какой он жирный и блестящий.

— Женька! — стонет Виктор и подталкивает ее в комнату. — Раздевайся, а я — за пивом! Одна нога здесь, другая там, ты не успеешь и в зеркало глянуть!

Виктор, несмотря на обилие знакомых женщин, подарками не задарен и самым невинным презентам Евгении радуется как ребенок. Он сам охотно раздаривает все, на что падает взгляд его гостей, наверное, потому они считают, что ему ничего не надо, такому, вещами не обремененному.

Возвращается он быстро — «комок» в соседнем доме, пиво там всегда холодное и не слишком дорогое.

Евгения успела почистить и порезать рыбу, но раскладывает ее не на тарелке, а на газете — так, утверждает ее товарищ, гораздо вкуснее.

— Молодчина! — Он чмокает ее в лоб и выставляет банки с пивом на стол. — Ну чем у нас не тандем? Понимаем друг друга с полуслова и, заметь, за полгода ни разу не поссорились!

А ведь правда, знакомы они уже полгода! Быстро летит время. Только почему-то все чаще ее приятель заговаривает о них как о паре. «Наверное, пора сваливать в сторону, — думает Евгения, — чего человеку зря мозги компостировать? И разве не он сам проповедовал свободу от семейных отношений? Выходит, прокололся на собственном кредо. Тоже мне, гусар! Исследователь женщин!»