С кем же Евгения прожила семнадцать лет, что до сих пор открывает для себя неприятные стороны его натуры? Почему она раньше об этом не знала? Может, не хотела знать? Помнила, что из еды он любит, какую одежду предпочитает, какой у него размер обуви… И получается, что из этих кусочков человек-то и не складывается!

Телевизор стоит в большой комнате, там, где сейчас спит Толян. А ей хочется посмотреть передачу «Добрый вечер», детектив про сыщика Коломбо. В кои веки захотела посидеть перед голубым ящиком, и на тебе!

Проснется так проснется! Значит, успеет до ночи домой вернуться!

Толян поворачивается на бок, и Евгения видит, как врезался ему в шею наглухо застегнутый ворот рубашки. Все-таки Аристов — человек аккуратный, даже в сильнейшем подпитии он не выглядит расхристанным. Она осторожно расстегивает ему пуговицу.

Как видно, здоровый организм Толяна тяжело переваривает алкоголь: лицо его осунулось, на лбу выступила испарина.

Она ловит себя на желании погладить его и в последний момент прямо-таки хватает себя за руку.

Но ничего ведь не мешает ей смотреть на него. И даже подробно рассмотреть без помех. Когда не щурятся ехидно его глаза и не кривится в усмешке рот.

Не стоит сдерживать порывы, которые идут от сердца, не правда ли? Она зажигает верхний свет, берет свои рисовальные принадлежности и начинает набрасывать портрет Толяна, пока ведущий Угольников о чем-то весело беседует с директором фабрики елочных игрушек.

Интересный мужчина — Аристов. По крайней мере таким он смотрится на ее рисунке. Неужели Нина этого не видит? Ведь жаловалась же она: хотела полюбить, да не смогла. «Вот уведу Толяна, будешь локти кусать!» — мстительно думает Евгения.

Как она ни сопротивляется, а теплое чувство к Толяну остается в ее душе. Разве не лежит он перед ней, ее мужчина? Напившийся до беспамятства. Плохо сейчас ему, даже в алкогольном дурмане не может он забыться: стонет и ворочается…

Телевизор смотреть ей расхотелось. Она выключает его, гасит свет, но оставляет открытым окно и потому прикрывает Толяна пледом.

Она стелет себе постель на тахте Никиты и наскоро пролистывает боевик, принесенный Аристовым. Мускулистый парень, изображенный на обложке и держащий руку на дуле автомата, — супермен. Он борется с мафией, которая убивает его нежно любимую девушку, чистую и прекрасную, но не гнушается переспать и с двумя-тремя легкодоступными длинноногими герлами, а также поучаствовать в групповом сексе. Надо ли давать такую книжку Никите? «Поздно, мамочка, работать цензором у шестнадцатилетнего сына!» — укоризненно говорит она себе.

Евгения долго возится, пытаясь устроиться поудобнее. Не спится. Кто там был у древних греков по этой части? — вспоминает она. Морфей — крылатый бог сновидений. Что же он так долго не слетает к ней? За провода крыльями зацепился, что ли? Так, ругая на чем свет стоит древнего бога, она сама и засыпает.

Просыпается Евгения от присутствия в комнате кого-то постороннего и, еще не открыв глаз, ужасается: как обычно, простынка с нее сползла, а она в короткой ночнушке… Хочешь не хочешь, а глаза открывать надо!

Перед ее тахтой на коленях стоит Аристов и смотрит на нее. Теперь и нет смысла прикрываться — все, что хотел, он уже разглядел!

— Доброе утро, — почему-то шепотом говорит Толян. Она испуганно оглядывается:

— Здесь есть еще кто-нибудь?

— Нет.

— А почему ты шепчешь?

— Чтобы не спугнуть прекрасное мгновение. Я только хотел сказать: пора, красавица, проснись!

— Уже поздно?

— Семь часов.

— Аристов, в субботу я сплю до восьми!

— Не ворчи! Мне очень хотелось позавтракать с тобой.

— Тогда выйди на минутку, я оденусь.

Он с сожалением и невольным плотоядным огоньком в глазах оглядывает ее, но покорно выходит.

Она набрасывает домашний халатик, не переставая ворчать про себя. Он еще ею командует! Точь-в-точь как та лиса, которая просила у зайца погреть одну лапу. Она идет в душ и долго умывается холодной водой. Ну вот, теперь даже мысли в голове стали свежее.

Когда она заходит на кухню, то присвистывает от восхищения. Далеко не каждая женщина может накрыть такой стол, а уж от Толяна подобной хозяйственности она и не ожидала!

— Не свисти, денег не будет, — замечает он и широким жестом приглашает: — Прошу. Если я хоть чуть-чуть угодил хозяйке, то это и будет малой платой за ее гостеприимство.

Она некоторое время смущенно припоминает: не было ли в ее кухне чего-нибудь такого, неубранного-немытого, чего бы ей следовало стыдиться, но тут же выбрасывает эти мысли из головы.

— Когда же ты все успел? — спрашивает она Аристова, который даже бумажные цветы из салфеток накрутил.

— Сколько же можно спать… Я когда вчера свалился?

— Около семи.

— Вот видишь, а в четыре утра я уже проснулся и грыз себя за то, что причинил неудобства тебе. Ты не очень сердишься?

— Ладно, чего уж там!

— Вот и хорошо! — Некоторое время он молча жует, а потом сообщает: — Оказывается, это приятно: просто завтракать в твоем обществе! И этот милый халатик. И голые коленки…

Она поспешно одергивает подол.

— Глупышка. В нашем случае коленки — лишь фон.

— Что ты вчера пил? — подчеркнуто заботливо спрашивает она. — Ничем не отравился?

— Лопухина! Ты прелесть! И что я в тебя такой влюбленный?

И опять в идиллию вносит тревожную ноту проклятый телефон!

— Женя, — извиняющимся тоном спрашивает Нина Аристова, — Толя еще у тебя?

— Завтракает.

— Позови его, пожалуйста!

В глазах Толяна на секунду появляется беспомощное выражение, но тут же он справляется с собой, подходит и берет трубку. При первых же словах невидимой Нины скулы его каменеют и глаза зло сужаются.

— Понял, — бросает он коротко. — Сейчас приеду. Он целует руку Евгении и бормочет:

— Спасибо тебе за все!

Толян уходит, заставляя Евгению бесноваться от бессилия. Что они, эти Аристовы, устроили в ее квартире? Она бы еще долго грызла себя за бесхребетность — нужно ли ей было вчера выходить к Аристову, а потом устраивать его у себя на ночь?! Если Нина о своем супруге не беспокоилась, то ей что, больше всех надо? Но судьба сжалилась над ней и послала ангела-хранителя в лице Маши. Через пять минут после ухода Толяна она позвонила в дверь, еще больше похудевшая и оттого помолодевшая, прекрасно выглядящая в спортивном костюме, наверняка фирменном, ибо такого прежде Евгения ни у кого из знакомых не видела.

— Десять минут на сборы, — повелительным тоном командует Маша. — Внизу нас ждут двое молодых симпатичных американцев. Нехорошо заставлять их долго ждать!

Евгения по ее совету бросает в сумку купальник, кое-что из косметики, теплую кофту, надевает любимый белый спортивный костюм под одобрительным взглядом подруги.

— Мужики офонареют! — довольно хмыкает она.

— А почему ты решила взять именно меня? — спрашивает Евгения, уверенная в ответе, что лучше ее кандидатуры просто не найти.

— Потому что ты свободно говоришь по-английски, а мне чертовски надоело переводить — могу я спокойно отдохнуть, как все люди?

Евгения немного разочарована: только из-за знания английского? Неужели и Маша ее просто использует? Такой у нее, видно, сегодня день — сплошные разочарования! Она не замечает, что подруга украдкой наблюдает за ней.

— Лопухина! Ты, оказывается, совсем не знаешь себе цены! Уже и хвост опустила! Да у нас в фирме половина женщин спикает, почему, думаешь, мне и в голову не пришло пригласить их с собой? Потому, что я люблю тебя, естественную, деликатную, культурную, наконец. Не нужно мне будет все время наблюдать и переживать, не скажешь ли ты какую-нибудь глупость…

У ее подъезда стоит большой черный «форд». Еще несколько лет назад его бы окружили зеваки. Сейчас жильцы идут мимо, не обращая внимания: страна наводнена иномарками.

Багажник сверху основательно загружен, закрыт брезентом и перевязан веревками.

— Мы точно едем жарить шашлыки? — здороваясь, спрашивает по-английски Евгения. — Или собираемся разбить палатку и несколько месяцев прожить на природе?