Керкил был в восторге от ребенка. Он уже начал собирать ей приданое и планировать свадьбу. Но виноторговля, которую он вел на паях с моим братом Хараксом, все больше требовала его присутствия в Египте. Они целыми месяцами оставались в Навкратисе, где греческие торговцы могли поклоняться своим богам и, купаясь в египетской роскоши, предаваться утехам с египетскими проститутками. Счастливое избавление! Я была счастлива оставаться полновластной хозяйкой в моих владениях.

Поскольку Керкил был довольно стар, родители его уже умерли, и у меня не было надоедливых свекрови и свекра, присутствие которых должны выносить большинство молодых жен. Это был еще один дар богов.

До рождения Клеиды я была очень нетерпима с матерью. Но теперь мое отношение к ней изменилось. То, что прежде казалось мне упрямством, теперь стало видеться материнской заботой. Ни одна женщина не может понять свою мать, пока сама не станет матерью. Я бы все отдала, чтобы увидеть ее теперь.

Я постоянно отправляла ей послания через торговцев, которые бороздили моря между Сиракузами и Лесбосом. Она присылала мне приветы, а еще от нее привезли великолепный, украшенный золотом плащ цвета морской волны для малютки Клеиды. Конечно, он был бы велик и для пятилетней девочки, но я завернула в него малютку в ее люльке и сказала: «Твоя бабка соткала это для тебя своими прекрасными пальцами, похожими на твои».

А потом появилась моя мать. Она приплыла на корабле с рабами и прислужницами. Оказалось, не только Харакс отправился с Керкилом торговать в Египет, но к ним, несмотря на молодость, присоединился и Ларих. Мой младший брат Эвригий умер. Лихорадка, завезенная кем-то с Большой земли, унесла его. Потеряв собственного ребенка, моя мать явилась, чтобы предъявить права на моего.

Мы были так рады видеть друг друга, что разрыдались. Потом она побежала к малютке Клеиде — которой было уже четыре месяца — и залила ее личико слезами. Она смотрела и смотрела на девочку, словно вот-вот должна была ослепнуть и хотела получше запомнить это мгновение.

— Как странно, — сказала она. — Я не чувствовала ничего такого с того дня, когда увидела тебя. Будто это мой ребенок. Кровь от крови, плоть от плоти моей.

Воссоединение было теплым, радостным и бурным. Но прошло несколько дней, и между нами начались ссоры.

У моей матери были глупые старомодные представления о детях, она навязывала их нянькам, которые в ответ дулись и ворчали. Она возражала, когда к молоку добавляли твердую пищу. Она хотела, чтобы ребенку перед сном давали ячменную настойку с медом, утверждая, что так девочка будет лучше спать. Она переоборудовала на свой вкус женскую половину. Она критиковала каждый мой шаг. В конечном счете я страшно на нее разозлилась и обвинила в том, что она выдала меня замуж за старого пьяницу, чтобы упрочить собственное финансовое положение.

— Я сделала это только для того, чтобы спасти твою жизнь, Сапфо. Я принесла себя в жертву Питтаку, а тебя выдала замуж за его приятеля Керкила. Ты такой ребенок, ты так наивна в вопросах политики, настолько не осведомлена о том, как женщины становятся жертвами. Неужели ты думаешь, я позволила бы тебе уехать в Сиракузы, если бы была другая возможность? Неужели я отпустила бы свою единственную дочь? Как ты можешь говорить такое? Как ты можешь быть такой слепой? Питтак знал о твоем участии в заговоре Алкея. И он не собирался быть милосердным, пока я не вмешалась. Ты думаешь, мне доставляло удовольствие ложиться в постель с этой жирной свиньей? Неужели ты можешь считать, что его красная рожа и жирное брюхо вызывали у меня желание? Или ты полагаешь, что эта толстозадая скотина напоминала мне атлетическую фигуру твоего отца? Как ты можешь обвинять меня в том, что я спасла твою жизнь единственным способом, каким это можно было сделать?

— Значит, ты просто позволила Керкилу взять меня силой!

— Не думаю, чтобы этот пьяница смог взять тебя силой. Уж лучше насильник с мизерным членом, чем сатир с тараном между ног. И потом — мир основан на насилии! Европу изнасиловали. Фетиду изнасиловали. Даже Лето, мать Аполлона, и ту изнасиловали. А ведь она была дочерью Титана! Только Пентесилею, предводительницу амазонок, убили, а не изнасиловали. Но она была бы счастлива, если б ее только изнасиловали. Повзрослей уже, Сапфо. И оглянись вокруг. Этот мир был сотворен не для женщин. Когда-то на Лесбосе жили амазонки. А посмотри на Лесбос теперь — под властью Питтака! Уж лучше иметь старого, немощного, покладистого мужа-пьяницу, чем никакого! Бессловесный муж вечно в разъездах — это как раз то, что тебе нужно. И ты его имеешь! Я не собираюсь тебе сочувствовать, Сапфо.

— У тебя, по крайней мере, был муж, которого ты любила!

— Да, я его любила. Да, он околдовал меня своей страстью. Да, я не могла отвести глаз от его стройных ног, его груди, надежной, как щит Ахилла, его блестящих зеленых глаз. И я родила ему четверых детей, а еще сорок — рабыни и наложницы. И он никогда не упускал случая покрыть себя славой в битве, пока не вернулся домой в урне, оставив меня на милость своих родителей… и Питтака… Ты бы видела, сколько статуй этот человек поставил самому себе в Митилене! Он заказывает скульпторам собственные портреты в образе Зевса или Посейдона. Длинная борода, взгляд мудреца, улыбка философа. Он хочет быть не просто тираном — он хочет быть мудрецом! И поэтом! Для него этот молокосос Ферекид Сироеский сочиняет песни, афоризмы и философские трактаты, а Питтак подписывает их своим именем! Ему не достаточно быть единовластным правителем — он хочет быть поэтом и философом! А разве все они не хотят этого?! Мне тоже досталась моя доля страданий, Сапфо, маленький вихрь… Ах!.. Каждый раз, когда я вспоминаю твоего отца, мне хочется плакать. А еще — рвать и метать! Плакать и рвать и метать! Афродита прокляла меня. Страсть — это проклятие, и отсутствие страсти — тоже проклятие! Не думай, что ты единственная, кому знакома переменчивость Афродиты и ее злокозненного сыночка с отравленными стрелами!

— Может быть, жизнь будет лучше для малютки? Может быть, она все-таки будет лучше для Клеиды? — спросила я у матери, плача.

— У меня на этот счет большие сомнения, — сказала она. — Женщины не понимают своих интересов. Если бы мы объединились, как амазонки в старину, то, возможно, нашли бы выход. Но мы красимся и улыбаемся, расхаживаем в золотых сандалиях и самодовольно улыбаемся, позволяем покупать себя за ожерелья и серьги, рабов и дома. Печальна наша судьба — мы всегда соперничаем между собой, чтобы заслужить похвалу мужчин. Но если мы так легко расставляем ноги, нас легко победить. Артемида и Афина правы: вечная девственность! После того как Алкей взял твою девственность, ты была обречена!

Я была поражена. Откуда ей это известно?

— Мама!

— Ты не хочешь знать правду, Сапфо. Изнасилование — вот наша судьба. Но изнасилование лучше, чем убийство. Амазонки всегда мирились с изнасилованием, если это могло спасти от гибели. Они оставляли себе девочек, а мальчиков отдавали — тем самым насильникам, как правило. Амазонки были практичны. Они воспитывали юных дев сильными и выносливыми. Они были мудры. У тебя, по крайней мере, есть золотой цветочек — твоя малютка, как когда-то у меня была ты.

Она наклонилась к моей дочке и осторожно, словно хрустальное яйцо, бесконечно хрупкое, бесконечно драгоценное, взяла ее из колыбели.

— Я думаю обо всех дочерях, умерших в родах, обо всех внучках, которые погибли, пробиваясь в этот мир тьмы и света, и радуюсь за тебя, несмотря на все муки, которые приносит жизнь, несмотря на предательство мужчин… Он не так уж плох — этот дар богов. Как и во всех дарах, в нем есть радость и боль, сладость и горечь, но какое-то время он наш, чтобы мы могли им наслаждаться.

Она подняла свою крошечную тезку и улыбнулась счастливой улыбкой.