— Входи, Люси! — крикнул Джеффри довольно рассеянно.

Мне следовало задать свои вопросы как можно быстрее. Амбар был битком набит самым современным оборудованием. Тут имелись целые акры разных счетчиков, детекторов, холодильных установок и по меньшей мере дюжина огнетушителей. Джеффри в потрепанном лабораторном халате рассматривал поднос, заполненный мензурками и химическими стаканами.

— Привет! Я знаю, что вы заняты, так что не задержу вас, — сказала я, поморщившись от знакомых запахов формальдегида и спирта для протирок, смешанных с легким ароматом сена.

И хотя сено в этом амбаре не держали уже лет сто, но, видимо, этот пыльный дух остался здесь навечно.

— Продвинулись вперед с этим гипнозом?

— Такие вещи требуют времени, ты и сама это знаешь. — Он капнул какой-то голубой жидкостью на предметное стеклышко и сунул его под микроскоп. — Точно так же тебе известно, что ты сюда пришла совсем не из-за этого.

— Мне очень жаль, что я позволила ему сбежать.

Джеффри посмотрел на меня.

— Вряд ли тут есть твоя вина. Я и сам подчинился бы приказу, если бы схватил такую порцию гипноза. Это очень мощная штука, Люси.

— Я знаю.

— Так чем я могу быть тебе полезен?

Я закусила губы и выпалила:

— Хочу узнать об обмене кровью.

— Тебе все об этом известно.

— Нет, только то, что это нечто ужасное и все из-за этого волнуются. Когда я спрашиваю Соланж, она каждый раз отвечает, что беспокоиться нет причин.

— И она права.

— Ох, пожалуйста! — Я уже почти готова была умолять. — Я просто хочу понять, могу ли хоть чем-то помочь ей!

— К несчастью, ничем не сможешь, моя дорогая. — Джеффри мягко улыбнулся. — Это личная битва Соланж.

— Но она моя лучшая подруга! — упрямо возразила я. — Так что это и моя битва тоже!

Видимо, что-то в моем лице убедило Джеффри в том, что я не отстану, пока не получу то, чего мне так хочется, потому что он наконец вздохнул и сказал:

— Ладно, Люси. Присаживайся.

Я быстро села, пока он не успел передумать.

— Обмен кровью до сих пор остается довольно загадочным явлением, — признал Джеффри. — Я провел множество исследований и экспериментов, чтобы разобраться в этой нашей особой семейной проблеме, но степень моих успехов можно оценить по-разному. Видишь ли, это явление и не строго научное, и не сверхъестественное в полном смысле слова, так что вопросов у нас ровно столько же, сколько и ответов. Существует небольшое число семей, которые могут рождать вампиров так же, как мы. Все остальные вампиры сделаны, а не рождены. В техническом смысле даже хел-блары тоже созданы, как и все прочие. Только они проходят через более жестокое превращение, без посторонней помощи или руководства, а потом уже слишком поздно что-либо менять.

— Хел-блары действительно такие страшные, какими их все считают?

— Да.

— Гончие тоже заболевают?

— В общем-то, да, только на свой лад, не так, как мы. Наше обращение — генетическое, ты ведь знаешь. Насколько мы можем это понять, когда наша молодежь достигает момента полового созревания, гормональный взрыв запускает механизм обращения. Это выглядит так, будто тело атакует само себя, потом разрывается на части, а позже вновь оживает, получив кровь вампира. Наши дети должны быть очень сильными, чтобы пройти через это и победить.

Я нервно сглотнула и спросила:

— Но в основном ведь все с этим справляются, правда?

— В основном.

— Тогда почему все просто сходят с ума? Это что, тоже гормоны? Вроде перемежающейся лихорадки?

— Не совсем так, — коротко улыбнулся Джеффри. — Просто одни из нас сильнее, другие слабее. Обмен кровью очень труден, некоторые не могут справиться с ним самостоятельно. Даже если они получают достаточно крови для того, чтобы выжить, жажда все равно заставляет их думать только о ней. То же самое относится и к хел-бларам.

— Вы утверждаете, что Соланж может превратиться в одного из них, если она недостаточно сильна?

— Хотелось бы мне самому знать это наверняка. Куда вероятнее то, что она может просто умереть, а не переродиться.

— Вот дерьмо!.. — Я нахмурилась. — Но Соланж вообще-то очень сильная. Она не умрет и не свихнется.

Я почти не сомневалась в том, что это должно быть правдой.

— Я уверен в твоей правоте, — утешающе произнес Джеффри. — У нее крепкая наследственность, а это очень ценно. Когда она выпьет кровь кого-нибудь из своих родных, это даст ей достаточно сил, чтобы выдержать битву. Ее тело не станет пытаться уничтожить чужую кровь, но не сможет сразу создать собственные необходимые запасы. Поначалу ей придется пить кровь каждый день, для поддержки, но все меньше и меньше по мере того, как Соланж будет стареть.

— Но она же не постареет!

Я постаралась отогнать мысль о том, что когда-нибудь покроюсь морщинами, стану носить зубные протезы, а Соланж все еще будет выглядеть такой молодой, как будто она моя внучка. В конце концов, сейчас у меня были и другие причины для размышлений.

— Физически и внешне — да, не постареет. По крайней мере в течение нескольких лет, пока ее тело не приспособится полностью к новому состоянию. Боюсь, я не слишком-то понимаю, как можно объяснить эту адаптацию с научной точки зрения. Моя теория такова: это особый генетический механизм выживания. Мы стремимся достичь наилучшего для нас возраста, периода наибольшей силы. Это нечто вроде способа отпугивать хищников, как охотник старается выглядеть большим, чтобы устрашить черного медведя.

— Ох! А эти ее особые феромоны — они тоже связаны с механизмом выживания, заставляют всех гоняться за ней?

— Да. Это вопрос подбора пары. Всех интересует, сможет ли Соланж в свое время выносить ребенка-вампира.

— Ну и хрень!

— Изучай Дарвина, девочка.

Как будто от этого будет толк.

— И вот еще что, Джеффри… А почему хел-блары синие?

— Это побочный эффект, точно такой же, как и их дополнительные клыки, которые дают им возможность добыть первую… пищу, но с такой жестокостью и жадностью, что это налагает отпечаток на всю их жизнь. В результате они становятся страшно прожорливыми и неразборчивыми.

— Ох!

Мне просто необходимо научиться не задавать бесконечные вопросы, потому что никогда не нравятся ответы.

— Спасибо. Думаю, мне лучше не мешать вам работать, — сглотнув, сказала я.

— Впрочем, Дарвин не особенно мне помог, когда я проходил все это.

Джеффри отвернулся к микроскопу. Я прекрасно знала, что он успел забыть обо мне еще до того, как я дошла до выхода. Не могу сказать, что почувствовала себя лучше после разговора с ним, но, но крайней мере, я уже не ощущала себя бродящей в полной тьме.

Я поехала домой, усиленно размышляя. У нас было уж как-то очень тихо, совсем пусто. Мамина статуя богини Кали наблюдала за мной, пока я меняла чашечки с водой на алтаре. Здесь и останется так же тихо, пока мои родители не вернутся. Конечно, было немножко чудно думать обо всем этом, но мне необходимо было подготовиться. Соланж была бы просто счастлива спрятаться где-нибудь в уединенной хижине, пока все не кончится, но я хотела бороться. Родители до сих пор не понимали моей склонности к энергичным действиям, ведь они воспитывали меня особым образом: медитации, постоянное питание одним тофу, долгие поездки прямо в середине учебного года — лишь ради того, чтобы увидеть какие-нибудь петроглифы или понаблюдать за американскими лосями. Безграничная терпимость моей мамы распространялась не только на людей, но и вообще на все виды живых существ, включая вампиров. Они с Хеленой были лучшими подругами в школе, но разошлись, когда мама уехала в колледж, а потом путешествовала по всему миру в поисках самой себя. В родной город она вернулась только десять лет спустя. Однажды, возвращаясь с прогулки в полнолуние, мама натолкнулась на Хелену, пившую кровь оленя, которого убил Лайам, чтобы помочь жене утолить жажду. В то время Хелена как раз вынашивала Соланж, и такая жажда была у нее впервые. Когда Хелена вынашивала семерых братьев Соланж, ничего подобного не происходило.