Сара в последний раз оглядела обсерваторию. Она знала, что больше сюда не вернется.

— Думаю, обсерватория отлично подойдет для ваших целей, — сказала она.

В конце концов, у нее есть весь Чейвенсуорт. Правда, порой возникало ощущение, что поместье наводнено людьми, но если она нуждается в месте, которое принадлежит исключительно ей, то Дуглас, несомненно, тоже. Сара натянула на лицо улыбку. Надо быть любезной хозяйкой Чейвенсуорта.

— Чем я могу сделать это место более гостеприимным?

— Возможно, своим присутствием, — снова удивил ее Дуглас.

Она почувствовала, что хмурится, и сдержалась.

— Я ничего не знаю о создании алмазов, — сказала она.

— Но вы умеете вести беседу, и мне наши разговоры очень нравятся.

— Да?

Сара не могла удержать изогнувшиеся в улыбке губы. Она понятия не имела, как противостоять внезапному всплеску теплоты в его словах, и не знала, каким добрым он может быть.

— Оставлю вас вашей работе, — сказала она.

— Вы должны уйти? Я предпочитаю распаковывать ящики, беседуя с вами.

— А может, вам просто помощник нужен? — улыбнулась она. — Может, за вашими добрыми словами кроется придирка?

— Придираюсь? Я?! Уверяю вас, никаких придирок. Только личный интерес. Это скучная работа. Я хотел бы делать ее в обществе красивой женщины.

— Вы хватили через край, — рассмеялась Сара. — А я ведь едва не согласилась.

— Не думаю, что вы напрашиваетесь на комплименты, Сара, — нахмурился Дуглас, — но почти невозможно поверить в то, что вы не знаете, насколько вы хороши. Вы так скромны?

— Напротив. Я знаю все свои достоинства и недостатки, Дуглас. Мой отец настаивал на этом. Вы не можете сказать мне ничего такого, чего я уже не слышала бессчетное число раз.

Она повернулась, чтобы уйти, но он поймал ее за руку.

— Сара, вы считаете истиной все, что говорит ваш отец?

— Что вы хотите сказать?

— Вы считаете его оракулом мудрости? Вы цените то, что он говорит о Чейвенсуорте? Что он говорит или делает в отношении вашей матери?

— Кому, как не вам, знать, что нет.

— Тогда почему вы принимаете на веру то, что он говорит о вас?

— Дело не только в отце, Дуглас. У меня было два светских сезона. Два. Два очень дорогих сезона. Я посетила сотни мероприятий, мне оказывали почести, положенные единственной дочери герцога. Уверена, меня представили всем приемлемым мужчинам Соединенного королевства. Я была представлена королеве.

— И?

Ну нельзя же быть таким тупицей!

— Я не привлекла внимания ни одного мужчины. Ни одного!

Сара не собиралась рассказывать о своих нежных чувствах к молодому графу, который великолепно танцевал и был так внимателен, но при следующей встрече игнорировал ее, будто она стала невидимой. Позже она узнала, что он обручился, разумеется, с богатой наследницей.

Она больше не желала быть объектом жалости.

— Тогда они все слепые, — категорично объявил он.

— Уверяю вас, ваша любезность совершенно излишня.

Дуглас хотел ответить, но стук в дверь прервал его. Повернувшись, Сара увидела Хестер, слезы катились по ее искаженному горем лицу.

Сара без слов все поняла. Мать умерла, а ее не было рядом.

Сара не помнила, как вернулась в дом, помнила только то, что начался дождь. Буря была яростная, как и сулили темные тучи и ветер. К тому времени, когда она вошла в комнату матери, она промокла насквозь. Кто-то — она не знала кто — накинул ей на плечи полотенце, вытер лицо. Она рассеянно сказала «спасибо», но больше ничего не сознавала.

Она села на стул, желая остаться одной, чтобы все эти заботливые люди исчезли, чтобы мир был добрее, чем ой оказался в этот темный и дождливый день.

Услышав плач, Сара задумалась, она ли плачет. Она прижала ладони к щекам, лицо было холодным, но сухим.

Она придвинула стул ближе к кровати. Хестер положила руки матери на одеяло. Казалось, герцогиня просто спит. Веки опущены, кожа бледная как полотно. Но в отличие от прошлых дней ее грудь не поднималась в мучительном дыхании. Звуки рыданий лишь подчеркивали тишину.

Сара не могла думать. Она была не способна удержать в голове ни единой мысли. Кто-то сунул ей в руки чашку чаю, она взяла и смотрела в янтарную жидкость. Мгновение спустя — или прошло минут пять, она не знала, — чашку, к счастью, у нее забрали.

Ее руки были так же холодны, как у матери. Она обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Витает ли в комнате душа ее матери? Нужно ли что-то сказать? Может ли мать ее видеть?

Она хотела, чтобы люди ушли, чтобы она смогла попрощаться с матерью наедине.

— Думаю, лучше оставить ненадолго Сару с матерью.

Дуглас. Нужно потом его поблагодарить.

Она чувствовала, как его рука легла ей на плечо, поглаживала шею, вызывая дрожь. Как странно, что она может что-то чувствовать. Его рука была такая теплая, и она хотела его тепла, нуждалась в нем.

— Вы можете поговорить с ней, — сказал он мягко. — Теперь время сказать ей, что хотите. — Подойдя к двери, он оглянулся. — Когда будете готовы, выходите, Сара. Я прослежу, чтобы вас оставили в покое.

Она кивнула в ответ, благодарная сверх меры, но не в силах высказать это.

Дверь закрылась, и наконец она осталась наедине с матерью.

Слезы наворачивались на глаза, Сара опустила голову, чувствуя себя потерянной. Мать была ей другом, наперсницей, единственным человеком, чьи советы она ценила, чьим мнением интересовалась. Они проводили часы в разговорах, в смехе, теперь никто не поймет шуток, которыми они обменивались. Воспоминания придется надежно запереть, потому что иначе будет очень трудно.

Как сможет она вынести такую боль?

Она провела пальцами по щеке матери, потом по виску, убирая от лица седеющие волосы. Даже в смерти она была красивой.

Столько всего нужно сделать, организовать. Нужно сообщить отцу, которого это совершенно не волнует. Уведомить поверенных. Организовать подготовку погребения матери в фамильной часовне.

Ее мать точно умерла бы по дороге в Шотландию.

Сара уберегла мать хотя бы от этого. Она позволила герцогине Херридж умереть в собственном доме.

Отец должен понести наказание за то, что сделал. Господь должен поразить молнией его карету, наслать на него медленную мучительную смерть, чтобы каждый день был страданием.

Сара несколько раз глубоко вдохнула, сложила ладони вместе и подула на кончики пальцев. Ее дыхание было горячим, а тело застыло от холода.

Ненависть подождет, пока она мучима болью.

Сара опустила голову. Что сказать? Если душа матери витает здесь, что она хочет услышать?

— Я уже тоскую без тебя, — сказала Сара. — Как я и думала… — Слова резко оборвались.

«Господи, дай мне сил сделать это, дай мне сил вынести это! Никто не должен умереть без борьбы. Человек не может просто исчезнуть».

Наконец потекли слезы, горячие, обильные. Она снова была ребенком, и мать не вернулась из Лондона в тот день, когда ее ждали. Сара чувствовала сейчас себя, как та одинокая маленькая девочка, безуспешно высматривающая герцогскую карету, приближающуюся к Чейвенсуорту. Внезапное горе разрывало ее, растерянную и беззащитную. Сара раскачивалась на стуле, обхватив себя руками, чтобы не рассыпаться на куски, ее пристальный взгляд был устремлен на тонкую руку матери, так спокойно лежавшую на одеяле.

Горячие слезы лились бесконечным потоком. Она плакала, пока не осталось ничего, кроме пустоты внутри. Кто-то вошел и, обняв, легко поднял ее. Она запротестовала слабым движением руки, но уткнулась лицом в мужскую шею. Дуглас. Она могла сказать это по запаху, дразнящему, как сандал.

Он отнес ее в спальню — она не знала, были ли это покои герцога или ее собственная комната, — и расстегивал ее платье. Какая-то женщина, чей голос был знаком, помогала ему. Хестер? Они сняли с нее башмаки и чулки, надели плотную ночную сорочку и уложили в постель, словно перепуганную пятилетнюю девочку.

Хотя Сара не открывала глаз, она не могла сдержать слезы. Когда Дуглас отошел, она просто протянула руку. Она чувствовала, что он сел на край кровати, потом лег рядом, потянул ее к себе, пока она не положила голову ему на плечо.