— Прошу к столу…

Пеппер хотела отказаться. Но какой смысл мучить себя голодом? Едва заметно пожав плечами, она уселась в кресло, решив делать вид, будто Майлса Френча просто-напросто не существует, что бы он ни говорил ей. Пока Майлс держит ее при себе в качестве пленницы, она будет полностью игнорировать его присутствие. Однако все складывалось не совсем так, как Пеппер хотелось.

После прошедшего в молчании завтрака Майлс извинился и покинул ее, словно в насмешку заявив, что она наверняка предпочитает побыть одна.

— У меня с собой кое-какая работа. А вы погуляйте в саду. Здесь великолепный сад. Майя составит вам компанию.

И будет ее сторожить! Когда индианка появилась, Пеппер постаралась не показать своего раздражения, а та, как ни в чем не бывало, разговаривала с Майлсом и смеялась, по-видимому, какой-то его шутке.

Пеппер не ожидала, что ей будет неприятно чувствовать себя словно вычеркнутой из их общества, однако она не стала лукавить сама с собой. Минут десять Пеппер просидела в гордом молчании, ни на кого не глядя, однако на большее у нее не хватило терпения, и она обрадовалась, когда Майя улыбкой дала понять, что готова сопровождать ее на прогулке.

Через несколько дней Пеппер вполне освоилась в доме и в саду. Никогда еще ей не приходилось видеть ничего более красивого. Однако все здесь настолько располагало к лени и чувственности и противоречило ее собственной природе, что Пеппер все время было в большей или меньшей степени не по себе.

Очень скоро она узнала, что на вилле совсем мало слуг, которые, тем не менее, содержат ее в полном порядке на случай неожиданного приезда владельца или его гостей. Узнала она также, что Майлс говорил ей правду, когда сообщал о недостижимости виллы для случайных посетителей, а также об отсутствии телефона и других средств связи.

Пока Пеппер кипела от ярости, не давая ей выхода, Майлс упорно работал и не обременял ее своим присутствием.

Впрочем, обет молчания, который она дала, Пеппер же вскоре нарушила, так как поняла, что куда приятнее привольно изливать свой гнев, чем злиться про себя, даже если никто не возражает и никто с ней не спорит, ибо Майлс держался с неизменным дружелюбием. Но Пеппер не обманывалась на его счет. Как бы ни была приятна бархатная перчатка, она скрывала железный кулак. У Майлса слова с делом не расходились.

— А вас самого не беспокоит долгое отсутствие? — спросила она как-то вечером после ужина. — Наверняка клиенты хотят связаться с вами… Вы теряете интересные дела…

— Нет… Дела, как автобусы, одно уходит, другое приходит, — усмехнулся он. — Кроме того, я не считаю, что у человека должна быть в жизни только работа. Умеренность во всем — вот мое кредо.

Принять такое кредо Пеппер не могла, однако узнала в его словах что-то знакомое и вспомнила, как бабушка говорила ей примерно то же самое. Она поудобнее устроилась в кресле и, сама того не замечая, улыбнулась своим воспоминаниям.

— О ком вы подумали? — тихо спросил Майлс.

— О бабушке, — ответила Пеппер, прежде чем сумела остановить себя.

— Ну да! Наоми, королева цыганского племени…

Пеппер замерла.

— Откуда вы знаете?

Майлс пожал плечами.

— Я же барристер, привык докапываться до всего. Рашель, мне известно многое из того, что я хотел бы о вас знать, — ответил Майлс, нарочно называя ее так, как звали в детстве.

Он не пошевелился, но Пеппер мгновенно учуяла угрозу, и язык у нее присох к гортани. Неужели он собирается шантажировать ее, припомнив цыганское детство? Не может быть!.. Пеппер вспомнила, что ребенком Майлс был еще меньше обласкан любовью, чем она. Внезапно ей захотелось подальше отодвинуться от него, поставить между ними какую-нибудь преграду, но гордость не позволила ей показать свои чувства.

Неужели настал момент, которого она больше всего боялась с первой минуты ее похищения? Неужели именно сейчас он подтвердит, что ничем не отличается от других мужчин, которых она когда-либо встречала? Неужели и у него под цивилизованными манерами, добродушием и сочувствием, в котором она не могла ошибиться, прячется всего-навсего похоть, определяющая его поведение?

Майлс желал ее, и Пеппер об этом знала, видела это по его глазам. Неужели он посмеет?..

Казалось, на бледном лице остались одни глаза, с ужасом смотревшие на него. Даже воздух в комнате так наэлектризовался, что Майлс невольно прислушался, не раздастся ли треск.

О причине он догадался сразу, ведь с самого начала ждал этой минуты, понимая, что рано или поздно она наступит. Как Майлс ни старался обходить Пеппер стороной, не касаясь ее и предоставляя ей возможность полного уединения, все же время шло, следовательно, решительный момент неумолимо приближался. Он изо всех сил сдерживал свою чувственность, отказывая себе в праве желать ее, пока не добьется доверия, пока не убедит ее в том, что не хочет ее страданий, пока она не осознает, что на свете есть мужчина, который может понять и избавить ее от опутавшей паутины страха.

— Я все знаю, — медленно повторил он и встал.

Пеппер похолодела, ожидая, что он приблизится к ней, но Майлс направился к окну и стал глядеть на звездное небо.

Ей было ясно, что он принял важное для себя решение.

— Я хочу поговорить с вами о том, почему привез сюда…

Пеппер настолько удивили произнесенные Майлсом слова, что несколько минут она просидела в полной растерянности прежде, чем смогла выдавить из себя нечто связное.

— Мне известно, почему. Вы сказали, помните?

— Я солгал… Отчасти. Вы и вправду так плохо думаете обо мне?.. Что я могу причинить вам зло?

Похоже было, будто он умоляет ее сказать «нет», но зачем ему умолять?.. Майлс поглядел на ее отчужденное лицо и вздохнул. Впрочем, легкой победы ожидать не приходилось.

— Послушайте меня, Пеппер… Я не имею никакого отношения к вашему изнасилованию. Совсем никакого! Мне нравится быть человеком чести, и я не принимал никакого участия в событиях той ночи. Вы вообще-то понимаете, с кем имеете дело, что собой представляет Геррис, а? — спросил Майлс, не дав ей времени на возражения.

— Мужчина, который меня изнасиловал! — почти бесстрастно ответила она.

— Мужчина, который издевается над своей женой и над собственным сыном, мужчина, который уводит с улицы мальчиков и… — Он заметил, как она подалась назад, и, недовольный собой, запустил пальцы в растрепавшиеся волосы. — Как мне достучаться до вас? Геррис очень опасен! Он почти невменяем. Думаю, вам грозит реальная опасность лишиться жизни, если вы не положите конец своей сумасшедшей вендетте.

— Сначала у вас Симон невменяемый, теперь я — сумасшедшая! — попыталась пошутить Пеппер. — Придумайте что-нибудь поубедительнее, Майлс, ведь я не забыла, что проснулась в вашей постели. Вы наклонились надо мной…

— Правильно. Но сказать вам, почему вы были в моей постели? Симон ненавидит меня так же сильно, как вас. Он предпочел мою постель, потому что так ему казалось забавнее. Он знал: вы обвините и меня, а я впаду в ярость. Когда я в тот вечер пришел к себе, — продолжал Майлс, — и увидел вас, то подумал, что Геррис уговорил вас подшутить надо мной… Они с Тимом были горазды на такие шутки… Но когда я попытался вас разбудить…

Он замолчал и так посмотрел на нее, что Пеппер захотелось убежать от него или закричать, обвинив во лжи, но она не сделала ни того, ни другого. В первый раз после той ночи она делила свой кошмар с кем-то еще, более того, делила его с мужчиной, который был там с ней и который в точности знал, что Симон сделал с ее телом и душой. В ней поднималось незнакомое чувство освобождения, словно этот человек подставил плечо под ее тяжелую ношу. Однако это Пеппер не понравилось, и она попробовала воспротивиться собственным чувствам, но не смогла, потому что Майлс продолжал говорить:

— Никогда не забуду, какой я увидел вас! Не люблю что-то доказывать силой, но если бы Геррис был тогда там…

На мгновение он отвернулся, но Пеппер успела заметить блеснувшие в его глазах слезы. Из-за нее?