Бернадетта единственная знала, что Рашель отсутствовала почти до утра, и как верная подруга никому ничего не сказала.

Два дня Рашель провела в постели, дрожа всем телом под несколькими одеялами, предоставляя хозяйке думать, будто ее совсем одолели месячные. А так как она всегда много и с охотой работала, ей даже не сделали замечания.

Два дня Рашель думала только о том, как отомстить за нанесенную обиду. Не имело смысла идти в полицию, по крайней мере, это она усвоила из своего цыганского воспитания. Как же отомстить за поруганную душу и поруганное тело бедной и необразованной девушке, у которой нет ни семьи, ни родственников, ни связей? Надо найти способ… Надо найти!.. И она найдет.

Через три дня в Оксфорд возвратился Симон. Тем, кто интересовался, он объяснял свое отсутствие шоком из-за смерти Тима и необходимостью побыть подальше от места событий. Однако Симон не забыл позаботиться о том, чтобы надежно спрятать в банковском сейфе компрометирующие документы на всех членов клуба… Впрочем, у сейфов есть ключи, а их легко потерять, украсть, подделать…

Майлс ждал его. Он знал, что рано или поздно Симон вернется, ведь ему нужно университетское образование. И не будучи человеком агрессивным, даже не подозревая этого в себе, он избил Симона так, что тот не мог даже ползком добраться до своей кровати, а лежал, скорчившись на полу, размазывая по лицу слезы и тихонько хныча себе под нос.

— Теперь ты знаешь, что чувствуют беззащитные люди, когда их бьют и унижают, — бесстрастно произнес Майлс.

Он уже договорился о переезде в другую комнату. Наверное, ему надо было разыскать девушку и удостовериться в том, что с ней все в порядке, но его так потрясло происшедшее, что он хотел поскорее обо всем забыть.

Рашель тоже хотела забыть, но не могла… Воспоминания жгли ее огнем, к тому же у нее кружилась голова и поташнивало. Через месяц все стало ясно. Она забеременела, понесла от насильника.

Если бы Рашель могла вырвать ребенка из своего тела собственными руками, она бы сделала это.

Первой догадалась Бернадетта. Без всякого шума, со свойственной ей заботливостью она пришла к Рашель и сказала:

— Здесь есть одна женщина, к которой ходят девушки, если хотят избавиться от беременности. Но ей надо заплатить.

Аборт! Бабушка Рашель тоже время от времени делала нечто подобное. Но аборт опасен, даже если девушка попадает в опытные руки. Можно использовать спорынью, однако если не знать дозы, то велика вероятность безумия и смерти. Но ребенок ей не нужен. Она не может себе позволить…

И Рашель отправилась к женщине, о которой ей рассказала Бернадетта. Она поднялась наверх в холодную, напоминавшую о больнице, спальню с узкой кроватью и раковиной.

— У тебя около шести недель, — сказала ей женщина, закончив осмотр. Рашель с трудом перенесла его, ибо он живо напомнил ей, как был зачат нежеланный ребенок. — Надо подождать до двенадцати… Это самый лучший срок. Сто фунтов… Принесешь мыло… и ведро. Меньше шансов подхватить инфекцию, да и мне спокойнее.

Внимательно посмотрев на Рашель, она сердито скривилась.

— Господи! Да ты еще и не раскусила ничего, красотка. Как же так? В наше время! Почему ты не принимала таблетки? Ладно. Что сделано, то сделано. Будь я на твоем месте, взяла бы деньги у папаши. Такая красавица, как ты… Наверняка у него водятся деньжата. А если он заупрямится, скажи, что пойдешь к его начальству. Небось, студент? Думает, ему все позволено…

— Мыло, — перебила ее Рашель.

— фунт… Мы его прокипятим в ведре, а потом… — Женщина поглядела на побледневшую Рашель. — И нечего бояться. Я не порчу ничего внутри, как некоторые… Знаю таких… Потом ты пойдешь домой, и через двенадцать часов все будет кончено. Словно твои месячные, только побольнее. И все дела.

Рашель вышла из дома, почти больная от страха. Где взять сто фунтов? У папаши… Если бы она знала…

Нет… Сто фунтов ей не достать. Остается одно… Холодея от страха, Рашель старалась вспомнить, что ей говорила бабушка о растениях, которые, если их неправильно использовать, могут вызвать гангрену и смерть.

Она знала названия трав… Но вот пропорции… Сколько и когда?

Рашель вышла за границу города и продолжала идти по дороге, словно только ходьба могла спасти ее от отчаяния.

Первой ее увидела женщина, когда машина резко повернула. Она крикнула, но было слишком поздно, и хотя мужчина, сидевший за рулем, затормозил, все равно задел Рашель бампером. Она упала на заросшую травой обочину. Мужчина и женщина со всех ног бросились к лежавшей без сознания девушке.

— Живая! Скорей в больницу.

Рашель проснулась в крохотной, залитой солнцем спальне, которая была ей совершенно незнакома.

Открылась дверь, и она уставилась на возникшую в проеме женщину — невысокую, простенько и аккуратно одетую, с самыми добрыми глазами, какие ей когда-либо приходилось видеть.

— Привет! Как ты себя чувствуешь?

— Я… Почему я здесь?..

Рашель наморщилась, стараясь вспомнить лицо женщины, и вдруг испугалась оттого, что у нее ничего не получалось.

— Не волнуйся. — Теплая ладонь накрыла ее беспокойно двигавшуюся руку. — Я — Мэри Симмс. Произошел несчастный случай… Мы сбили тебя, когда ехали в машине. В больнице нам сказали, что тебе нужен покой, и мы давали тебе много таблеток. Твоя подружка в отеле сообщила нам, что у тебя нет семьи, поэтому мы привезли тебя к нам. — Женщина помолчала. — Если ты не хочешь оставаться…

Не хочешь оставаться!.. Рашель огляделась. Тепло и забота исходили от женщины, стоявшей рядом с кроватью, и Рашель в первый раз после смерти бабушки почувствовала, что она не одна на свете. Потом она вспомнила, почему шла по пустынной дороге, и ее рука инстинктивно прикрыла живот. В глазах женщины полыхнула боль, но Рашель не поняла ее.

— Нет, нет! Ребенка ты не потеряла.

Рашель отвернулась.

— Жаль! — с горечью отозвалась она, не чувствуя ничего, кроме ненависти, к зародившейся в ней жизни.

— Бернадетта сказала нам, что твой друг умер… Ты не хочешь сообщить его родным, что беременна от него?

Рашель не сразу поняла, о чем говорит Мэри Симмс, а когда поняла, то поглядела на нее несчастными глазами.

— Тим здесь ни при чем. Я была… — Она проглотила застрявший у нее в горле комок, который не дал ей выговорить страшное слово. — Это ничейный ребенок. Я ненавижу его!

Мэри Симмс с любопытством смотрела на нее.

— Ты заговоришь иначе, когда он родится.

Рашель покачала головой.

Никогда! Она не может любить дитя, зачатое ею в таком унижении и с такой болью. С ужасом Рашель почувствовала, как по щекам бегут слезы, которые она не в силах остановить.

Рассердившись на себя, миссис Симмс воскликнула:

— Ну вот, я тебя расстроила! Пойду-ка приготовлю тебе поесть, а ты пока отдыхай. Доктор сказал, тебе надо полежать несколько дней.

— Почему?.. Из-за ребенка?

Рашель инстинктивно чувствовала, что для чужой женщины ее ребенок почему-то очень важен, и не могла отнестись к этому без ревности.

— Нет… У тебя небольшое сотрясение мозга. Все-таки ты попала под машину.

Мэри Симмс ушла, оставив Рашель одну, но почти тотчас вернулась с бульоном и теплыми рогаликами, и Рашель с жадностью набросилась на еду, в первый раз за долгое время ощутив настоящий голод.

— Ты еще слишком слаба, Рашель, чтобы работать. Мой муж и я хотим, чтобы ты оставалась с нами, пока не поправишься. Ты не против?

Не против? Рашель несказанно обрадовалась, словно в ее плеч упал неподъемный груз, едва она осмыслила предложение женщины, но, не привыкшая к подобной доброте, она не могла не отнестись к нему с некоторой долей подозрительности.

— Почему вы хотите, чтобы я осталась? — спросила она напрямик. — Из-за ребенка?

Она сама не понимала, почему задала этот вопрос, но сразу же увидела, как потемнело лицо женщины.

— Не совсем. Филип и я хотели бы позаботиться о тебе… Мы считаем себя ответственными за то, что произошло. Ты одна на всем свете, а тебе всего лишь семнадцать… Мы с Филипом женаты уже пятнадцать лет, но детей у нас нет. Знаешь, несколько раз мы уже были уверены, что… Но ничего не получалось… Поэтому нам будет приятно, если ты поживешь с нами столько, сколько сама пожелаешь.