Газеты была прочитана. Моцарт все еще звучал. Я с удовольствием жарился на солнце. Через час я решил, что самое время поплавать. Снял трубку. Ответил Гэри:

— Привет, мистер Армитаж. Хорошо проводите время в раю?

— Неплохо. Скажите, нет ли на острове специального места, где можно поплавать? Кроме бассейна, разумеется.

— У нас есть замечательный маленький пляж. Но если вам хочется понырять с трубкой…

Через двадцать минут я уже был на борту «Трюффо» (да-да, как французский режиссер), красавицы яхты с командой из пяти человек. Мы плыли примерно полчаса, пока не добрались до кораллового рифа рядом с архипелагом крошечных островков. Два симпатичных парня помогли мне натянуть гидрокостюм («В воде сегодня немного прохладно», — последовало объяснение), затем они же нацепили на меня ласты и маску. В такой же гидрокостюм облачился один из членов команды.

— Денни поможет вам ориентироваться на рифе, — объяснил мне Гэри.

— Спасибо, но в этом нет необходимости, — запротестовал я.

— Но мистер Флек настаивает, чтобы гости не плавали поодиночке. И вообще, это входит в обслуживание.

«Это входит в обслуживание» — выражение, которое я уже слышал. Мой персональный гид по погружению — это часть обслуживания. Команда из пяти человек на яхте — это тоже входит в обслуживание. Равно как и лобстер, которого они подали мне (только мне одному) вместе с бутылкой вина высшего качества.

Забегая вперед, скажу: в тот же день вечером, ничего подобного не подозревая, я попросил экземпляр «Нью-Йоркера». На острове его не оказалось, и в Антагуа за ним специально послали вертолет. Как мне объяснили, выслушав мои возражения, это тоже входило в обслуживание!

После прогулки на яхте я вернулся к себе. Буквально сразу раздался звонок. Лоренс, шеф-повар Флека, спрашивал, что бы я пожелал на ужин.

— А что бы вы могли предложить? — поинтересовался я.

— Все, что вы пожелаете.

— Все?

— Практически.

— Все же предложите что-нибудь.

— Я специализируюсь на кухне стран Тихоокеанского бассейна, мистер Армитаж. И поскольку у нас много свежей рыбы…

— Оставляю решение вопроса на ваше усмотрение.

Еще через несколько минут позвонила Джоан. Она перепечатала уже половину сценария, и у нее, естественно, накопились вопросы, связанные с моим жутким почерком. Мы быстро все обсудили. Затем она сообщила мне, что сценарий будет готов завтра, в первой половине дня. От нее же я услышал, что мистер Флек собирается приехать тоже завтра, ближе к вечеру, и как только он услышит, что я отредактировал сценарий, он захочет немедленно его увидеть.

— Но разве это не означает, что вам придется полночи печатать? — спросил я.

— Это входит в обслуживание, — произнесла она стандартную фразу и добавила: — Если вы не возражаете, перепечатанный сценарий вам принесут к завтраку. Просмотрите его, я могу сразу внести нужные исправления.

Я вытянулся на постели… Задремал… А когда очнулся, часу как не бывало…

Под мою дверь была подсунута записка. Я поднялся, чтобы взять ее.

Я открыл дверь. Забрал каталог и экземпляр не такого уж и нужного мне журнала, который по моей просьбе доставили по воздуху. Потом снова растянулся в кровати, недоумевая, как они могли узнать, что я сплю и меня не следует беспокоить. В комнате установлена прослушка? Где-нибудь спрятана видеокамера? Или у меня паранойя? Возможно, они просто решили, что после долгого дня на солнце мне совершенно необходима маленькая сиеста. Возможно, я слишком остро реагирую на все то внимание, что мне оказывают.

Внезапно мне вспомнился бородатый окололитературный анекдот. Хемингуэй и Фитцджеральд сидели в парижском кафе и разглядывали фланирующую по бульвару шикарную публику. «Знаешь, Эрнст, — преисполненный величия, сказал Фитцджеральд, — богатые отличаются от нас с тобой». «Ну да, — согласился Хемингуэй, — у них больше денег».

Только теперь я понял, что деньги на самом деле создают для богатых cordon sanitaire [17], с помощью которого они отгораживаются от скучной повседневности, тогда как остальному миру приходится мириться с ней. Разумеется, деньги дают власть, но в конечном счете их главная задача — отгородить вас от тех, кто живет своей обычной жизнью, двадцать миллиардов… Эта сумма не укладывалась у меня в сознании. По словам Бобби, Флек только в процентах еженедельно получал два миллиона. Причем чистыми. Не касаясь своего основного капитала, он имеет примерно сто миллионов в год на булавки. Каков абсурд! Два миллиона в неделю на карманные расходы. Помнит ли Флек, что это такое, когда ты не знаешь, чем заплатить за квартиру? Или собирать последние деньги, чтобы оплатить счет за телефон? Или мириться с машиной, которой уже десять лет и в которой никогда не работала четвертая передача, потому что у тебя не было денег, чтобы поставить эту чертову автоматическую трансмиссию?

Есть ли у него какие-нибудь устремления? Ведь все его земные желания уже выполнены… И каким образом отсутствие материального стимула меняет у человека взгляд на мир? Концентрируешься ли ты исключительно на умственных вещах, стремишься к великим мыслям и деяниям? А может быть, ты превращаешься в современного короля-философа, некого Лоренцо Медичи? Или ты становишься Борджиа?

На острове за мной ухаживали всего лишь один день. И — должен признаться — мне это понравилось. Моя дремлющая самоуверенность начала просыпаться, и я уже стал привыкать к мысли, что обслуживающий персонал существует только для того, чтобы выполнять любую мою прихоть. На яхте Гэри сказал мне, что, если мне вздумается слетать на денек в Антигуа, он будет рад организовать вертолет. И кстати, если я захочу переместить свое бренное тело куда-нибудь подальше, «Гольфстрим» стоит без дела в аэропорту. А летчики всегда наготове.

— Вы очень добры, — сказал я, — но, думаю, мне лучше остаться здесь и оттянуться как следует.

И я таки оттянулся. После роскошного ужина, приготовленного шефом в средиземноморском стиле (он проходил под аккомпанемент бутылки не менее роскошного Au Bon Climat Chardonnay), я сидел один в кинозале и смотрел классические картины Фрица Ланга. Сначала «Вне всяких сомнений», потом «Большую жару». Вместо попкорна Мэг, время от времени заглядывавшая в зал, приносила мне бельгийский шоколад и арманьяк. После фильмов пришел Чак и пустился в долгие рассказы о приключениях Фрица Ланга в Голливуде. Он настолько разбирался во всем, что когда-либо появлялось на кинопленке, что я предложил ему помочь мне с выпивкой и рассказать немного о себе. Выяснилось, что с Филом Флеком они впервые встретились в семидесятых годах, когда оба учились в Нью-йоркском университете.

— Это было задолго до того, как Флек разбогател. То есть я знал, что у папаши Флека есть фабрика в Висконсине, но в остальном он был обычным парнем, который мечтал стать режиссером и жил в поганейшей квартирке на углу 11-й улицы и 1-й авеню, Флек проводил все свое свободное время в киношке либо на Бликер-стрит, либо в «Талии», либо в «Нью-Йоркере». Или в каком-нибудь другом зальчике Манхэттена, где показывали старые фильмы. На этом мы и сошлись, потому что постоянно сталкивались в маленьких киношках и вполне могли осилить четыре фильма в день. Так или иначе, Фил всегда стремился сделать что-то выдающееся, тогда как моя самая большая мечта заключалась в том, чтобы заиметь свой собственный кинотеатр и, возможно, иногда публиковать статьи в каком-нибудь европейском киножурнале вроде «Sight and Sound» или «Cahiers du Cinema». Затем, когда Фил учился на втором курсе, у него умер отец, и он вынужден был вернуться домой, чтобы заняться семейным бизнесом. Мы потеряли друг друга, хотя я, разумеется, знал, что с ним происходит, ведь, когда он заработал свой первый миллиард, об этом писали во всех газетах. Могу вам сказать, когда он проделал все эти свои инвестиции и стал… ну, Филиппом Флеком… мне трудно было с этим примириться. Мой друг-приятель — и вдруг мультимиллиардер. — Чак немного помолчал. — Затем однажды, — снова начал он, — совершенно неожиданно Фил мне сам позвонил. Он разыскал меня в Остине, где я работал кем-то вроде помощника архивариуса по фильмам в Техасском университете. Работа неплохая, хотя зарабатывал я всего двадцать семь тысяч в год. «Как ты меня нашел, черт побери?» — спросил я. «У меня есть люди специально для таких дел», — ответил он и сразу перешел к делу. Как выяснилось, он задумал создать свой собственный архив фильмов… самый большой частный архив в Америке… и он хочет, чтобы я этим архивом заведовал. Я согласился еще до того, как он мне сказал, сколько будет платить. Ведь это был единственный шанс за всю жизнь — создать замечательный архив, причем для одного из моих лучших приятелей.