— И долго еще? — спросила я капитана, прекрасно понимая, что вопрос мой звучит по-детски.

Он посмотрел вверх на облака, плывшие в том же направлении, что и мы.

— Если южный ветер не переменится, несколько дней.

Однако ветер скоро утих. Прошло десять дней, прежде чем мы приблизились к Остии — порту в устье Тибра, того самого прославленного Тибра. Я вышла на пристань и с удовольствием ощутила под ногами не шаткую палубу, а твердую почву. Наш корабль, учитывая не самые благоприятные ветры, показал весьма неплохую скорость. Тем не менее, чтобы добраться до места назначения, потребовалось более сорока дней.

Первым моим впечатлением стало искреннее удивление: Тибр был заурядной речушкой, не идущей ни в какое сравнение с могучим и величественным Нилом. Неужели на берегу этой ничем не примечательной речки стоит город, жители которого желают властвовать над целым миром?

Солнце уже село, но небо, подернутое полосками закатного золота, сохраняло насыщенный нежно-голубой цвет. Впервые ступив на землю Италии, я медленно огляделась по сторонам. Я вбирала в себя образы знакомой лишь по рассказам страны. Совершенно новыми для меня оказались деревья: высокие, как сосны, с широкими колючими зонтами крон. Стволы их были голые почти до самой макушки, как у пальм, но причудливо искривленные ветви и странная игольчатая листва густого темно-зеленого цвета казались порождением фантазии словоохотливого путешественника.

Когда же кроны этих диковинных деревьев расшевелил легкий ветерок, вокруг них распространился изумительный аромат, нежнейший и всепроникающий, словно самая сущность зелени.

Под моими ногами расстилался густой травяной ковер, необыкновенно плотный благодаря множеству сухих бурых иголочек — как я поняла, опавших с тех самых деревьев. Иголки тоже испускали живительное благоухание, да и сама трава, сочная и упругая, сразу наводила на мысль о том, что этот ковер — живой, в отличие от плоских циновок, расстилаемых во дворцах.

Мы тут же направили гонцов к Цезарю, но встречающие подоспели к пристани раньше. Всадников, вместе с которыми прибыли несколько ухоженных лошадей и носилки, возглавлял магистрат на белом коне. Он вертел головой, явно высматривая меня. За ним следовал другой человек официального вида.

При виде нас магистрат — круглолицый мужчина средних лет с совершенно неприметной внешностью — остановил коня, спешился и направился ко мне. Он был в легком плаще, накинутом поверх белой с узкими вертикальными полосками туники. В руке он держал свиток.

— Царица Клеопатра? — спросил он, прежде чем поклониться. — Добро пожаловать в Рим. Я прибыл от имени Цезаря, чтобы приветствовать тебя и сопроводить в твои покои. Мое имя Гай Оппий.

Итак, сам Цезарь не приехал. Разумеется, ему не пристало ждать вестника, а по его прибытии бежать, словно школьник, мне навстречу. Корабль мог причалить когда угодно, угадать точное время невозможно; но я все равно ощутила укол разочарования, показавший, как сильно мне хотелось его увидеть. Я заставила себя улыбнуться.

— Благодарю тебя, мой добрый друг.

К тому времени второй всадник, рослый мужчина с густыми темными бровями, спешился, подошел к нам и с поклоном представился:

— Корнелий Бальб, к услугам вашего величества. В военное время praefectus fabrum [4]армии Цезаря.

По-гречески он говорил с сильным испанским акцентом.

— Мы наиболее доверенные лица и приближенные славного Цезаря, — пояснил Оппий. — Служить ему денно и нощно — великая честь для нас. — Он еще раз поклонился и протянул мне свиток. — Послание от могущественного.

Я сломала печать и бережно развернула свиток. Как ни странно, даже после заката здесь было достаточно светло, чтобы читать. Это радовало: мне бы не хотелось, чтобы факельщик стоял за моим плечом и имел возможность заглядывать в письмо.

Впрочем, послание оказалось кратким. Попадись оно на глаза постороннему, тот не придал бы ему никакого значения. На письме не было даты — видимо, Цезарь приготовил его заранее.

— Диктатор? — вслух удивилась я.

— На следующие десять лет. Народ только что почтил его, — промолвил Бальб, сияя, словно сам сподобился этой чести. — Такого еще не бывало.

— Что это значит? — спросила я. — Я думала, что римский диктатор назначается в чрезвычайных обстоятельствах и только на шесть месяцев.

Они пожали плечами.

— Цезарь создает новые обычаи, переписывая их для себя.

Римские чиновники оглянулись на мою свиту и в один голос спросили:

— Юный царь Птолемей?

Оказанное внимание заставило моего брата покраснеть от удовольствия.

— И?..

Они подались вперед, рассматривая Цезариона.

Ну вот, пришло и мое время.

— Это сын, которого подарил мне диктатор Цезарь.

Я подняла ребенка, чтобы им было хорошо видно.

Они, однако, воздержались от комментариев, ограничившись следующими словами:

— Для тебя и твоего сына предназначены царские носилки. Для остальных — лошади и повозки.

До места назначения мы добрались уже в темноте; она сгущалась, пока носилки несли вдоль берега Тибра к Риму. Некоторое время дорога шла вдоль каменной городской стены с укрепленными в гнездах факелами. Потом по скрипу кожаных ремней на носилках и углу их наклона я догадалась, что мы поднимаемся по склону холма.

По мере того как мы поднимались выше, моему взору открывался лежащий на противоположном берегу Рим. Он выглядел маленьким, его здания были темными, по большей части сложенными из кирпича. Не было ни светящегося белого мрамора, ни грандиозных строений, устремляющихся к небу. То и дело на глаза попадались здания, похожие на храмы, но полной уверенности на этот счет у меня не было.

Снаружи доносился шелест листвы; порой до меня долетал свежий ветерок. Убаюканный размеренным движением, Цезарион уснул у меня на руках и проснулся, только когда носилки поставили на землю.

— Мы прибыли, царица, — промолвил Бальб, самолично отдергивая занавески и подавая мне руку, чтобы помочь сойти.

Представшее передо мной внушительное строение утопало в зелени. На лужайках среди деревьев, кустов и цветников, насколько я могла видеть, во множестве красовались статуи и плескались фонтаны. Воздух был свеж, даже прохладен, но напоен легкими ароматами — видимо, здешние цветы обладали не столь сильными, но более тонкими запахами, чем у нас в Египте. Деревья приветствовали нас шепотом листьев.

Двери распахнулись, и навстречу мне высыпали слуги с факелами.

— Добро пожаловать! — хором возгласили они. — Добро пожаловать!

Ну что ж, моей латыни вполне хватило, чтобы их понять.

Я пошла за ними к дверям, по обе стороны от которых в нишах стояли статуи. За порогом я ступила на мозаичный пол. Дальше находилось большое открытое помещение, что-то вроде внутреннего двора, куда выходило множество дверей. Слуги направились к одной из них. Я последовала за ними вверх по лестнице, затем по коридору и наконец оказалась в просторной комнате с выложенным плиткой полом.

Даже в ночном полумраке я увидела, что стены здесь не белые, а темно-зеленые, разрисованные гирляндами.

— Это собственная спальня Цезаря. Теперь она твоя, — сказал слуга. — Он отдает ее тебе.