Уже по пути назад к Мероэ я увидела свежий песчаный холм с несколькими камнями на вершине. Солнце садилось, и камни отбрасывали длинные тени.

— Могила самозванца, — сказала кандаке. — Там он лежит.

Верблюды прошли мимо, и мы оставили холм на милость наступающей ночи и пустынных пожирателей падали. Оставалось надеяться, что камни не дадут им добраться до тела слишком быстро.

Полдень на Ниле. Нубия проплывала мимо. Мы отправились в путь на рассвете, а теперь спины моих гребцов, блестели от пота. Мы плыли по течению, и весла позволяли удвоить скорость, а вот ставшие бесполезными паруса были убраны. Я устроилась на палубе под навесом, у моих ног сидела полностью оправившаяся от змеиного укуса обезьянка Касу. Мы с Ирас выхаживали ее в своих покоях (местные жители говорили, смеясь, что мир перевернулся, и теперь царицы ухаживают за обезьянами), и наши заботы не пропали даром. О ночном приключении напоминал лишь облысевший из-за действия яда кончик хвоста. Я чувствовала, что привязалась к забавному зверьку, от которого поначалу хотела отказаться.

Я ощутила дурноту и осторожно прикоснулась к желудку: похоже, пиршество из страусиных яиц, устроенное на прощание Аманишакето, не пошло мне на пользу. Кандаке заставила поваров постараться и приготовить страусовые яйца всеми известными способами, да еще и множеством неизвестных, позаимствованных у различных племен.

Нам подали страусиные яйца, пышно взбитые и сдобренные корицей; запеченные вместе с кончиками сушеных хвостов ящериц и засоленными морскими моллюсками; проложенными слоями сыра из верблюжьего молока, плавниками морских звезд и головами новорожденных крокодильчиков (разумеется, мелко нарубленными); вареные страусиные яйца — их ели прямо из позолоченной скорлупы, — сдобренные перебродившим рыбным соусом или пряным медом. Единственным мясным блюдом было вареное мясо страуса под финиковым соусом. Поскольку каждое страусиное яйцо равно паре десятков утиных, количество еды поражало воображение.

Но еще более поражал воображение аппетит кандаке. Она ухитрилась съесть три или четыре яйца, не считая птичьего мяса. К тому же она была украшена целым облаком пышных страусовых перьев. Правительница усердно заботилась о поддержании авторитета власти, выражавшегося в весомости ее тела.

В отличие от нее, мне удалось затолкать в себя лишь по крохотному кусочку каждого блюда, а сопровождавшие пиршество головокружительные выступления нубийских танцоров и акробатов мало способствовали пищеварению. Несовместимые — во всяком случае, на мой вкус — блюда вступили в моем желудке в борьбу, продлившуюся всю прошлую ночь. Их война продолжалась и сейчас. Сегодня мне явно придется поголодать.

Ирас, как всегда тихая и спокойная (ее присутствие я скорее чувствовала, чем слышала), стояла рядом со мной.

— Хорошо, что я взяла тебя с собой, — сказала я ей. — Думаю, мне станет легче понимать тебя после того, как я смогу посмотреть на родину твоих предков.

— Мне тоже было приятно и интересно повидать этот край, — ответила она. — Хотя, признаюсь, для меня он все-таки чужой.

Вскоре зеленые поля Нубии остались позади, и река понесла нас через безжизненную пустыню.

Казалось, что бесконечная река вобрала в себя само время: создавалось впечатление, будто наша ладья стоит на месте, а по берегам меняются пейзажи. Окрестности становились то зелеными, то коричневыми, то серыми; поля, луга, рощи, водяные колеса, скалы, храмы, монументы, ясные зори и закаты, окрашивавшие воды Нила багрянцем, следовали друг за другом. Налетевшая песчаная буря вспенила реку, наполнив ее бурым донным илом, и заставила прибрежные пальмы согнуться чуть ли не до земли. На каком-то этапе мы оказались между отвесными утесами, с одной стороны, и морем песка — с другой. Эту песчаную равнину я назвала Желтой Долиной, потому что там господствовали все мыслимые оттенки желтого цвета — от коричневатого, как буйволова кожа, до янтарно-золотого и оранжевого, словно топаз.

Поездкой я осталась довольна и о потраченном времени ничуть не жалела; предложение кандаке, пусть и отклоненное, весьма мне польстило. Откровенно говоря, это было единственное достойное предложение, какое я на тот момент получила от кого бы то ни было.

Александрия, сверкающая в солнечных лучах, открытая свежим, бодрящим морским ветрам! Как же приятно вернуться домой!

Восстановление города продвигалось, и к моему возвращению военные разрушения уже не бросались в глаза. Дела у Мардиана и Эпафродита шли хорошо, хотя между ними и возникали острые разногласия. Из-за чего? Конечно же, из-за власти. Мардиана обижало вмешательство нового, невесть откуда взявшегося человека, а самолюбивому Эпафродиту не хотелось быть на вторых ролях. У обоих накопились обиды, и обоим не терпелось излить их мне.

Сначала я поговорила с Мардианом и терпеливо выслушала его повествование о сложностях работы с Эпафродитом, о его высокомерии, настойчивости и навязывании своих методов, о склонности отвлекаться от государственных обязанностей ради личных дел. Я попыталась его успокоить и объяснить, что Эпафродит приглашен именно для того, чтобы снять с Мардиана часть лишних обязанностей и тем самым освободить, дав ему возможность сосредоточиться на более важных делах.

— Освободить меня! — фыркнул Мардиан. — Как он может освободить меня, когда навязывает всем собственный график?

Я вздохнула. Эпафродит не мог мгновенно полностью переключиться на новую работу, поскольку у него оставались многочисленные прежние обязательства. Если Мардиан будет беспрерывно на него давить, он предпочтет работать на себя, а не на корону.

— Не торопи его, дай ему время, — сказала я. — Он упрямый человек.

— Вот тут я с тобой полностью согласен. Только в толк не возьму, чего ради тебе этот упрямец понадобился?

— Ради нас с тобой! — убеждала я. — Ты и без того загружен по горло, чтобы еще и разбираться с финансами. Посмотри, как сейчас ускорилось восстановление города — ты сотворил чудо. Скоро от войны не останется и следа.

— Ну, один-то след точно останется, — возразил евнух. — Твой сын Цезарион всегда будет живым напоминанием об этом времени.

Цезарион… По возвращении я увидела, что мой сын уже учится ходить. В конце месяца ему исполнится год.

Я кивнула.

— Да. Я знаю, хотя иногда случившееся кажется мне не совсем реальным. — И только сейчас я заметила, что Мардиан принес с собой несколько свитков. — У тебя новости. Новости о Цезаре.

Я протянула руки к письмам и донесениям, готовая принять любое известие.

— Он одержал победу, моя госпожа, — сказал Мардиан. — Он победил.

Свиток с отчетом о победе я читала и перечитывала часами. В этой войне Цезарю потребовались все военное искусство и изобретательность, ибо Лабиен, талантливейший из его соратников по Галльским войнам, встал на сторону мятежников. Именно он определял их стратегию и тактику, а поскольку прекрасно знал образ мыслей своего бывшего командира, то мог предугадать его действия. Он понимал, что Цезарь, привыкший действовать стремительно, будет всеми силами навязывать противнику решающее сражение. Лабиен, искусно маневрируя, успешно избегал этого в течение четырех месяцев. Расчет был верен: время работало против Цезаря, испытывавшего трудности со снабжением и выматывавшего солдат в тщетной погоне за противником.

Однако благодаря своей сообразительности Цезарь все-таки переиграл неприятеля. Он двинул войска к находившемуся на перешейке городу Тапс с очевидным намерением захватить его. Когда он осадил город, враги перекрыли перешеек с обеих сторон, взяв его в клещи. С запада надвигались легионы Сципиона, подкрепленные слонами, с востока — Юба и Афраний. Цезарь оказался меж двух огней. Однако враги не учли, что на узком перешейке маневрирование затруднено, а введение в бой больших масс кавалерии и вовсе невозможно, поэтому нельзя задействовать все силы сразу и реализовать свое численное преимущество. Они полагали, что зажатый на узкой полоске земли Цезарь уже угодил в ловушку.