— Цезарь! — воскликнул Антоний. — Я предлагаю тебе эту диадему. Народ желает, чтобы ты взял ее и стал нашим царем!

Могучая мускулистая рука протянула диадему Цезарю. В чистом воздухе белизна диадемы делала ее почти сияющей.

Цезарь бросил на символ монаршей власти такой взгляд, будто увидел смертельно опасную, ядовитую змею.

— Нет! — воскликнул он, отталкивая протянутую руку.

Оглушительные крики восторга смешались с почти столь же громким стоном разочарования.

Антоний сделал шаг ближе к Цезарю.

— И вновь народ предлагает тебе царскую власть! — заявил он.

И снова Цезарь движением руки отвел диадему в сторону.

На сей раз одобрительные возгласы прозвучали громче, а крики разочарования — тише.

Высоко подняв диадему, Антоний пробежал с одного конца ростры к другому, размахивая ею перед глазами зевак.

— Узрите! — возгласил он. — В третий раз мы призываем Цезаря не отвергать чаяния народа!

Он смело шагнул к Цезарю и попытался снять лавровый венок и заменить его диадемой. На какой-то миг его рука зависла над головой Цезаря.

Тогда Цезарь встал.

— Нет, — сказал он, схватил руку Антония и заставил его выпустить диадему.

Толпа взорвалась оглушительным ревом одобрения.

— Нет в Риме владыки, кроме Юпитера! — вскричал Цезарь, взмахнув отобранной у Антония диадемой. — Возьми ее и увенчай статую Юпитера в храме на Капитолии.

Толпа буквально бесновалась. Цезарь вновь сел на свое место, а Антоний, размахивая диадемой, спрыгнул с ростры, помчался к ступеням храма Юпитера и взбежал по ним с ловкостью горного козла.

Я видела, как стоявшие ниже меня сановники перешептываются друг с другом. Подготовленное нами представление они увидели, но поверили или нет? Этого я не знала.

В тот вечер я получила послание от Лепида: по его наблюдениям, «это» (он не уточнил, что именно) воспринято хорошо. Я надеялась, что он не ошибается, но истинное положение дел должно было определиться в следующие два дня. Позднее, ближе к полуночи, от Цезаря принесли короткую записку с простыми словами:

«Я сделал все, что мог. Будь что будет».

Я сложила записку и попыталась понять, что он имеет в виду. Может быть, то же самое, что он давным-давно сказал перед Рубиконом — «Жребий брошен»? События должны идти своим чередом, и чему быть, тому не миновать.

Участие в празднике совершенно лишило меня сил: весь день в страшном напряжении я могла думать лишь о том, поверят ли зрители в правдивость разыгравшейся сцены. Теперь, когда я осталась в одиночестве, расслабиться не давали тревожные мысли. Чтобы избавиться от них, я выпила полную чашу сладкого вина, растянулась на жесткой кровати и закрыла глаза.

Прошел один день, другой, третий. На вилле я не могла слышать того, о чем говорили на улицах и в сенате. Оставалось лишь ждать. Одновременно я обдумывала план возвращения домой. Скоро откроется навигация, и мы сможем отплыть на родину.

Судя по донесениям, которые время от времени доставляли мне отважные капитаны, Египет под началом назначенных мною сановников жил благополучно и спокойно. Но мне не терпелось снова взять бразды правления в свои руки. Не годится, чтобы властитель отсутствовал так долго. Я знала это по опыту отца и по своему собственному.

Прогуливаясь по прямым дорожкам огромного сада, окружавшего виллу, я мысленно прощалась со статуями, высившимися среди подстриженных живых изгородей и неподвижных прудов. Я так привыкла к ним: вот Афродита после купания, прикрывающая руками наготу, вот атлет с напряженными мышцами, пригнувшийся, чтобы метнуть диск, вот быстроногий Меркурий в крылатых сандалиях. В конце аллеи зелено-черных кипарисов стоял Геракл; его пышные кудрявые волосы образовывали вокруг головы нимб, львиная шкура была наброшена так ловко, что лапы перекрещивались на груди, а на плече покоилась тяжеленная дубина. Теперь, когда я знаю Антония лучше, я уже не считаю, что он похож на Геракла, хотя ему самому, возможно, такое мнение не очень приятно.

Я полюбила эти тенистые тропинки; Цезарион научился бегать в этом саду и набил немало шишек при падениях. Сад стал частью нашей жизни, и я знала, что по возвращении в Египет несколько ночей не смогу спать, вспоминая то, что оставила здесь.

При этой мысли я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и ощутила резкий запах сухих грибов, свидетельствующий о наступлении нового сезона.

Удивительно, как быстро меняются времена года — почти без перехода. Луперкалии были морозными, а сейчас, спустя всего две недели, земля оттаивала. Персефону выпустили из темного царства раньше обычного, и она принесла с собой подземное тепло. Открыв глаза, я увидела вестника. Он шел в мою сторону, немного запыхавшись от напряжения при подъеме на холм. Он вручил мне записку от Цезаря и замер, ожидая ответа.

Цезарь приглашал меня на загородную верховую прогулку. Он писал, что будет ждать меня в своей конюшне и предоставит в мое распоряжение любую лошадь, какая мне понравится.

Итак, город настолько раздражает Цезаря, что он решил хотя бы на время его покинуть. Погода для прогулки подходила как нельзя лучше, да и я, разумеется, никогда не отказалась бы побыть с ним наедине. Такая возможность выпадала нечасто, во всяком случае, в дневные часы.

Добравшись до конюшни, я увидела, что Цезарь уже держит поводья коня — вороного чудовища невероятных размеров — и поглаживает его лоснящуюся шкуру.

— Это и есть твой прославленный боевой скакун? — спросила я.

Вблизи стали видны выделявшиеся на черном фоне белые шерстинки: конь, хоть и сохранял прекрасную форму, был немолод.

— Да, — сказал Цезарь. — Как раз он-то и захотел сегодня прогуляться. Его боевой путь завершен, но кому не хочется побегать и порезвиться в погожий весенний денек?

— А где он с тобой побывал?

Цезарь рассмеялся.

— Где он только не побывал. Он родился в моей усадьбе лет двадцать тому назад, потом отправился со мной в Галлию, в Африку, в Испанию. Есть пророчество о связи наших судеб, но об этом попозже.

Цезарь передал поводья конюху и повел меня внутрь.

— Выбирай любую из них, — сказал он, указав на группу резвых ухоженных лошадей, в основном гнедых и каурых. — Они все быстроногие, а мой конь уже не так быстр.

Мне особенно понравился молодой мерин с крепкими ногами хорошей формы и мощной грудью. Его золотисто-коричневая шкура походила на крапчатый янтарь, а четкие гарцующие движения наводили на мысль, что он отличный скакун.

— Этого, — выбрала я, и Цезарь кивнул конюху, чтобы тот подготовил коня.

— Как его зовут? — спросила я.

— Твоего зовут Барьер, поскольку он запросто через них перепрыгивает. А моего — Одиссей. Имя как раз для того, кто столько лет провел в войнах и странствиях.

— А теперь он вышел в отставку? Вернулся на Итаку?

— Как и положено солдату, — сказал Цезарь.

Чтобы выехать из города, потребовалось не много времени. Население Рима составляло почти миллион жителей, но он занимал не очень большую территорию и не все семь холмов были застроены. Мы выехали через Капенские ворота за городскую стену и почти сразу оказались в сельской местности. Проехав немного по Аппиевой дороге, мы свернули на восток, через поля. Они казались еще по-зимнему бурыми, но кое-где крестьяне уже начали пахоту, и под весенним солнцем поблескивали черные пласты вывороченной почвы. Когда мы галопом скакали по полям, сверху за нами наблюдали кружившие над головами ястребы, а внизу неотступно преследовали наши черные тени.

Я слышала о том, какой великолепный наездник Цезарь, но до сих пор не имела возможности полюбоваться его искусством.

— Руки за спиной! — воскликнула я. — Глазам не верю.

И действительно, Цезарь легко управлялся с конем, не только не пользуясь уздой, но и вовсе без помощи рук.

С улыбкой, словно ему не хотелось утруждать себя, он уронил поводья и сложил руки за спиной, движением коленей побуждая Одиссея ускорить темп. Конь устремился вперед — кто бы мог подумать, что немолодой скакун способен проявить такую прыть! — но Цезарь даже не покачнулся. Огромный конь несся вперед, но всадник сидел на нем как влитой, словно они стали единым целым.