Я все еще вел беседу с зеркалом, когда дверь в мою комнату распахнулась — на этот раз без стука и прочих церемоний — и дверной проем заполнила высокая фигура Сидни: с одного плеча свисает короткий зеленый плащ, в правой руке — бутылка вина.

— Я удрал от поляка! На сегодня я свободен! — радостно возвестил он, захлопнул дверь и зубами выдернул пробку из бутылки, в то же время оглядывая комнату в поисках кружек или стаканов.

Не обнаружив ничего подходящего, он развалился в кресле у окна и отхлебнул прямо из горлышка.

— Как в наши университетские времена, Бруно, — улыбался он, поднимая бутылку, словно собирался произнести тост. — Так вот! — Он напустил на себя суровый тон и ткнул в меня пальцем. — Ты меня бросил, я весь день один таскался с этим Ласким, так что, если ты ничего интересного не нарыл, я на тебя в обиде. Чем ты занимался целый день, черт тебя побери?

Он передал мне бутылку, и я охотно хлебнул из нее, прежде чем перейти к подробному отчету. Я показал Сидни листки, подсунутые под мою дверь, поведал о находках в библиотеке, о том, как случайно забрел в «Колесо Катерины», пересказал слухи о проклятии Роуленда Дженкса, передал странный разговор с пропавшим неизвестно куда доктором Ковердейлом и закончил все словами Софии, которой, мол, грозит опасность. Последнюю часть информации я постарался передать самым что ни на есть равнодушным тоном, чтобы приятель не заподозрил, будто я влюблен, но тем не менее по лицу Сидни скользнула проказливая усмешка, и глаза, как всегда, вспыхнули похотливым огнем.

— Так вот почему ты совсем забыл про меня, Бруно, старый лис, — проворчал он и дружески ткнул меня в бок, отбирая бутылку. — Так у здешнего ректора есть дочка, вот оно что! Я в Церкви Христовой не так распрекрасно устроился — одни только костлявые старики да прыщавые мальчишки. Ты ее своей итальянской магией приворожил?

Я тоже рассмеялся, но в глаза ему смотреть не мог.

— Я беспокоюсь за нее, только и всего, — возразил я и сделал вид, будто не слышу его насмешливого фырканья. — Девушка так ничего и не объяснила, но я подозреваю, что угроза для нее как-то связана со смертью Роджера Мерсера. А если это убийство, в свою очередь, имеет какое-то отношение к тем католическим сборищам в «Колесе Катерины»…

— В таком случае тебе следует еще раз наведаться в «Колесо Катерины», — постановил Сидни, возвращая мне бутылку, содержимого в которой существенно поубавилось. — На себя я это взять не могу: моя физиономия слишком тут примелькалась. Для того-то Уолсингем и обратился к тебе, Бруно. Ведь ты можешь прикинуться таким же, как они. Войди к ним в доверие. Признаться, ты уже добыл немало ценной информации: книги, мальчишка, заучивший слова мессы. Быть может, они собираются лишь затем, чтобы служить мессу, но кто их знает: они могут планировать заговор против королевы, опираясь на поддержку Испании и Франции. Выясни все, что сумеешь.

Я закивал, хотя идея втереться в доверие к Дженксу и его мрачным дружкам из «Колеса Катерины» мне вовсе не казалась простой.

— А теперь, — произнес Сидни, поднимаясь и потягиваясь всем своим длинным телом, — у меня тоже есть новости: егермейстер Шотоверского леса подтвердил, что недосчитался одного пса. Пропал один из пяти волкодавов, которых неделю тому назад брала на время компания охотников. Джентльмен, который брал собак напрокат, сообщил, что пес испугался шума и удрал. Его искали по всему лесу, но так и не нашли.

— Имя джентльмена он назвал? — взволновался я.

— А как же. — Сидни с виду небрежно прислонился к камину. На самом же деле он чуть не лопался от гордости: как же, раздобыл информацию! — Мастер Уильям Наппер из Холивелл-Манора, тут, в Оксфорде. Но любой охотник подтвердит, что натасканный волкодав так просто не сбежит — к дисциплине они приучены получше королевских солдат.

— Наппер? — повторил я в изумлении. — Как странно!

— Почему странно?

— Твой новый приятель, мастер Норрис, по-моему, держит свою лошадь в Холивелл-Маноре. Сегодня с утра он ходил туда.

Сидни склонил голову набок, размышляя, и в этот момент я заметил нечто, от чего на сердце мне легла тяжесть.

— Это совпадение. Конечно, мы хорошо знаем эту семью, — продолжал Сидни, выглядывая во двор, — но Уильям Наппер всегда был так называемым церковным папистом: он соблюдает правила, является в государственную церковь, как добропорядочный гражданин, хотя всем известно, что в глубине души он католик. Его младший брат Джордж — тот сам напрашивается на неприятности. Он учился в Реймсе, а сейчас сидит в тюрьме в Чипсайде. Любопытно, с какой стати Норрис выбрал себе таких друзей. Придется нам и за ним проследить. — Обернувшись, Сидни посмотрел мне в лицо и удивился: — Бруно, да ты не слушаешь!

— Минутку, Филип, — взмолился я.

Да, аккуратностью я, конечно, не отличаюсь, но в таком беспорядке не мог оставить свой рабочий стол. Только сейчас я заметил, как разбросаны, перемешаны бумаги и книги. Быстро поднявшись с постели, я переворошил несколько листков, надеясь развеять охватившие меня подозрения, потом принялся торопливо шарить в этой груде бумаг. Бесполезно: кто-то успел обыскать мой стол. Пропал и календарь Роджера Мерсера, и все мои записи.

— София, — сам себе не веря, прошептал я.

Дождь, скучно и равнодушно бьющий в окна дождь разбудил меня в понедельник, еще до того, как церковный колокол созвал прихожан к заутрене. За ночь густые тучи вернулись, и небо стало свинцово-серым, квадратный двор снова покрылся лужами и жидкой грязью.

Ночью отдохнуть почти не пришлось: мы с Сидни засиделись допоздна, размышляя над тем, что нам было известно, но это было похоже на детскую игру в веревочку: сплошные умствования. Распутать узелки ни он, ни я не могли. Я решил поговорить с Софией, и чем раньше, тем лучше: либо календарь и мои бумаги забрала она, либо кто-то видел, как она выходила из комнаты, и воспользовался случаем, сообразив, что дверь осталась незапертой.

Я перекинул ноги через край кровати и тут заметил на полу что-то белое — потянулся рукой и нащупал клочок бумаги. Повертев его в руках, я узнал собственный почерк: это была копия шифрованной записи из календаря Роджера, и под ней были записаны две-три фразы с использованием этого кода — накануне перед сном я всерьез занялся этой загадкой. Обрывок бумаги, стало быть, завалился под кровать и ускользнул от внимания вора — не хотелось мне думать, что это была София, — который обчистил мой стол, пока я был на ужине. Хорошо хоть копия кода у меня осталась, но где взять письма, которые Роджер Мерсер писал или переводил с помощью этого кода? Тот, кто обыскивал комнаты Мерсера до меня, очевидно, искал эти письма или другие документы в том же роде; возможно, за ними приходил и Слайхерст. Преуспел ли кто-нибудь из них в поисках, я так и не знал.

На Сидни все еще лежало тяжелое бремя развлекать пфальцграфа, однако он обещал мне расследовать связи Габриеля Норриса с семейством Наппер и разузнать, что это была за охота, во время которой пропал волкодав. Я взял на себя визит в лавку Дженкса на Кэт-стрит. Решил, что сделаю вид, будто хочу купить книги, и попытаюсь выяснить что-нибудь насчет его незаконного бизнеса. Кроме того, придется собраться с духом и вновь наведаться в «Колесо Катерины»; авось услышу от Хамфри Причарда еще что-нибудь интересное. Злоупотреблять доверием слабоумного кухонного мальчишки, — совесть при мысли об этом слегка покалывала. Но дело есть дело, и я, как советовал Уолсингем, постарался сосредоточиться на конечной цели. Но, в отличие от моего патрона, я не был политиком, и рассуждения о том, что можно принести отдельных людей в жертву отдаленному, но конечно же прекрасному будущему, давались мне нелегко… Впрочем, пока что об этом можно не думать, надо поговорить с Софией.

На заутреню я не пошел, с меня вполне хватило и одного посещения англиканской церкви. Утро я провел с книгой у окна в надежде заметить Софию, если она, по своему обыкновению направляясь в университетскую библиотеку, пройдет через двор. Я понимал, что ректор не позволит мне поговорить с дочерью, если я попрошу у него разрешения, но надеялся, что София отважится прийти в библиотеку, пока все студенты в церкви и на занятиях. Но что, если отец лишил ее и этой привилегии? Сам я лишил себя привилегии позавтракать, и мой желудок громко протестовал, но я решил не отлучаться на поиски пропитания — еще, чего доброго, упущу Софию.