— И больше ни у кого ключа нет?

— Только у ректора. И… да, конечно… — Он осекся.

— У кого? — не отставал я.

— Иногда мистрис София пользуется ключом своего отца, — произнес библиотекарь, прикрыв рот рукой, как будто собирался кашлянуть. — Она воображает себя студентом не хуже иных прочих, а ректор ей в этом потакает. Наверное, из-за того, что он потерял сына. Впрочем, это не мое дело, — добавил он, покачав головой. — Я бы, будь у меня дочь, не распускал ее так, ибо женский ум не предназначен для учения. Я давно уже опасаюсь за ее здоровье. Хорошо еще, что девушке разрешается находиться здесь лишь в те часы, когда нет студентов, иначе они все собрались бы вокруг нее, точно мартовские коты, а такого в своей библиотеке я не допущу, доктор Бруно, ни за что не допущу. Так что пусть уж лучше она открывает дверь своим ключом, когда молодые люди уходят на лекции.

— Значит, она бывает в библиотеке и в ваше отсутствие?

— Наверное, — отвечал Годвин; это явно не от него зависело. — Раз уж отец ей позволяет, что я могу поделать? По крайней мере, книги-то она воровать не станет.

Воровать не станет, подумал я, но ведь могла она прийти сюда вчера вечером, зная, что все члены колледжа ушли на диспут и раньше чем через час не вернутся?

Накануне я пытался расспросить ее насчет цитаты из Фокса, а она и глазом не моргнула, но ведь это еще не доказательство. С другой стороны, зачем бы София стала посылать мне анонимное письмо, а затем притворяться, будто ничего не знает, когда у нее была возможность обсудить все со мной наедине? Тот, кто подсунул листок под дверь, старался не выдать себя. Как бы скудны ни были предоставленные сведения, информатор желал остаться неизвестным. Возможно ли, чтобы София кого-то подозревала, но не могла открыто заявить о своих подозрениях? Что, если она подозревает родного отца?

— Благодарю вас, мастер Годвин, — сказал я, поднимаясь со стула и собираясь уходить.

— Но я же еще не показал вам иллюстрированный манускрипт посланий святого Киприана — его декан Флеминг тоже привез из Флоренции. — В глазах библиотекаря мелькнула обида.

Пока я многословно извинялся за то, что столь поспешно расстаюсь с его сокровищами, я имел возможность как следует рассмотреть лицо Годвина: большие печальные глаза, и в них какая-то беспомощная искренность. Но я знал, что у Годвина есть свои секреты, и напомнил себе, что не следует верить тем лицам-маскам, которые члены колледжа являют мне и миру. В первый же вечер Уильям Бернард любезно предупредил меня: ни один человек в Оксфорде не есть тот, кем он кажется.

Погруженный в эти мысли, я вышел во внутренний двор — впервые с того дня, как мы покинули Лондон. Тучи еще клубились над головой, но дождь, непрерывно ливший последние три дня, на время стих. Часы над аркой показывали половину девятого. Тишина, зловещая тишина.

Я поднял голову и посмотрел на окна комнат, которые занимал ректор. Интересно, в какой из них София? Как же мне повидаться с ней, несмотря на отцовский запрет? Да плевать я на него хотел!

И тут у меня вырвалось проклятие: я же почти пообещал Сидни, что поеду вместе с ним и пфальцграфом Ласким на охоту в лес Шотовер. Придется пойти в колледж Церкви Христовой и поговорить с Сидни. Он разозлится, если я откажусь от поездки, и я его прекрасно понимал и сочувствовал, — каково целый день таскаться с этим болваном! — но мне на охоте делать нечего, даже если бы все мои мысли не были поглощены поисками убийцы. Не гожусь я для джентльменского спорта, этим искусствам надо обучаться смолоду, как обучался Сидни. Надо бы только поручить ему разузнать насчет охотничьей своры. А я пока смогу что-нибудь разведать, оставаясь в университете. И следует, пожалуй, каким-то образом расположить к себе Томаса и Уильяма Бернарда: оба, как я подозреваю, что-то знают о католическом подполье и это «что-то» может быть связано со смертью Мерсера. Хотя, если они причастны к столь опасным тайнам, со мной уж точно не станут откровенничать.

Без особой охоты я вернулся к себе в комнату, хорошенько умылся и напомнил себе, что надо бы узнать у Коббета, где проживает цирюльник. Пора уже мне привести в порядок бороду. Надо также найти прачку и отдать ей мои рубашки: ведь мне предстоит провести в колледже еще как минимум три дня.

Пока я одевался, желудок громко требовал пищи. Я достал из своего багажа полученный от Уолсингема кошелек и решил выбраться в город. Авось найдется местечко, где дадут поесть и утром в воскресенье.

Двор все еще был пуст, и тишина казалось неестественной. Или в Оксфорде по воскресеньям студенты сидят взаперти? На пути к воротам я заметил Габриеля Норриса. Парень спустился по лестнице и куда-то направлялся с кожаной сумкой на плече. Я отступил назад в тень: не хотелось вновь заводить разговор о следствии.

Норрис был одет в черное, однако даже на расстоянии было видно, что и камзол, и штаны сшиты из шелка дорогим портным, а короткий плащ на его плечах явно был бархатный.

Габриель оглянулся по сторонам, но меня в моем укрытии вроде бы не заметил и быстрым шагом направился к воротам. Что-то в этом поспешном бегстве показалось мне странным, — я не сразу припомнил, что именно, но потом сообразил: Габриель отказался от приглашения поохотиться вместе с пфальцграфом и Сидни. Любопытно, конечно, что оказалось для молодого англичанина привлекательнее охоты? Я решил последовать за Габриелем, тем более что я все равно собирался в город. Учитывая его хвастливую болтовню насчет ночных вылазок и сплетни Лоренса Уэстона, касающиеся некоторых странных предпочтений молодого человека, я даже понадеялся поймать его на горяченьком и подтвердить догадки Уэстона. Если бы мне это удалось, я мог бы в подходящий момент представить доказательства Софии и убедить ее отказаться от этого субъекта — если, конечно, вздыхала она именно по Габриелю.

Я пропустил парня вперед и, помахав рукой Коббету, глазевшему в свое маленькое окошко, неторопливо прошел через главные ворота на Сент-Милдред-Лейн. Норрис был уже довольно далеко. Он быстро шел на север, в сторону колледжа Иисуса, и мне пришлось пуститься рысью, чтобы вовсе не отстать от него. Я держался в тени колледжа Эксетера, который мы как раз проходили, при этом напустив на себя вид праздного гуляки, — если бы Габриель вдруг обернулся и заметил меня, вряд ли он заподозрил бы меня в соглядатайстве.

После трехдневного дождя улица была вся в грязи, и Норрис тщательно обходил канавы и лужи, а один раз остановился, чтобы счистить брызги со своих изящных кожаных башмаков; даже на расстоянии было видно, как он недоволен. На пересечении Сент-Милдред-Лейн с Соммер-Лейн Габриель, не раздумывая, свернул вправо, и я последовал за ним, прижимаясь к старинной городской стене — она вдруг выросла слева от меня, точно настоящий крепостной вал. На улицах практически никого не было, только две семейные парочки в нарядной одежде — они конечно же спешили в церковь. Впереди слышался звон колоколов, до службы уже оставалось недолго.

Мой «объект» шагал быстро, как будто опаздывал на условленную встречу, но, судя по его свободной манере держаться, на уме у него не было ничего такого, что он хотел бы скрыть. Мешок, который он нес, был хотя и довольно большой, но, видимо, не оттягивал ему плечи. Проходя мимо школы богословия, я невольно поежился, но двинулся дальше вслед за Габриелем. Дойдя до поворота на другую улицу (там висел указатель с надписью «Кэт-стрит»), Габриель зашел в дверь в городской стене, рядом с маленькой часовней. Я остановился между домов напротив этой двери и окончательно почувствовал себя в дураках: чего увязался?

За городской стеной шла широкая дорога с редкими домами; дома были низкие, старенькие, окруженные большими, не слишком ухоженными участками земли; позади них, насколько хватало глаз, тянулись сады. Земля вокруг меня была разбита колесами повозок и лошадиными копытами, но я смотрел не под ноги, а вслед Норрису: тот пересек дорогу и двинулся вправо; мешок свободно болтался у него на плече.