— Думаю, такого дождя и Ной не видел, — угрюмо отвечал я, бросая взгляд на разбушевавшиеся небеса.

— Вы куда-то собираетесь? — спросил он, подхватив меня под руку и с интересом заглядывая в лицо.

Вместе мы вышли через ворота на Сент-Милдред-Лейн.

— Не пройтись ли нам? — с энтузиазмом предложил Флорио. — Я шел на Кэт-стрит справиться насчет французских книг, которые я заказал, да и, по правде говоря, приятно будет отлучиться на часок из колледжа даже в такую погоду. Это очередное убийство всех тут потрясло. Пойдемте вместе, этот книготорговец покажет вам что-нибудь интересное. В основном-то он переплетчик, но у него есть связи с типографиями Франции и Нидерландов, и оттуда порой к нему попадает кое-что стоящее, разные редкие рукописи, которых больше нигде не найдешь. Ради этого можно некоторое время вытерпеть общество этого несносного типа.

Мы шагали по грязным улицам, Флорио трещал по-итальянски и строил предположения насчет убийства Ковердейла, жестикулируя на ходу, а я только согласно кивал, в тех редких паузах, когда он переводил дух. На углу Сент-Джон-стрит и Кэт-стрит мы услышали крики и грубый смех. Обернувшись, увидели у ворот Смитгейт стайку мальчишек-подмастерьев, которые, толкая друг друга и хохоча, тыкали пальцами в нашу сторону и выкрикивали оскорбления. Флорио покрепче ухватил меня за локоть и поволок прочь под крики: «Папистские ублюдки! Вон из Англии!»

— Не обращайте внимания, — пробормотал Флорио, ускоряя шаги.

Один из мальчишек нагнулся за камнем, другие плевали в нашу сторону. Они побежали было вслед за нами, но смелости у них хватило только на грубые выкрики издалека. Да и те через несколько минут стихли.

— Не очень-то здесь любят иностранцев, — заметил я, с облегчением ныряя под выступающие верхние этажи домов на Кэт-стрит.

Флорио печально взглянул на меня.

— Это лишь предлог, чтобы поднять шум. Для толпы всякий иностранец — католик, который только и думает, как бы зарезать невинных младенцев в колыбели. Я такое слышу чуть ли не каждый день, хотя родился и вырос в этой стране. Не обращайте внимания, amico mio. Мы почти пришли.

— Как зовут книгопродавца? — спросил я, хотя заранее был уверен в ответе.

— Роуленд Дженкс, — бросил через плечо Флорио. — Вы о нем еще не слышали? В городе его поносят почем зря, считают колдуном, некромантом, но вы же знаете, как люди склонны злословить. Зато Дженкс добудет вам любую книгу, за которой вам в противном случае пришлось бы самому ехать во Францию, — вот за что я его ценю. Некоторые мои коллеги в его магазин ни ногой и клевещут на любого из колледжа, кто к нему ходит, но я стараюсь не обращать внимания. У меня, un inglese italianato, [29]и так хватает неприятностей, вы сами тому свидетель. Вот мы и пришли, — закончил он свою речь, указывая на небольшой магазинчик: именно здесь накануне укрылись Уильям Бернард и Дженкс. Сейчас ставни были открыты, но окна все равно казались темными и негостеприимными.

Флорио в нерешительности коснулся моей руки.

— Простите, доктор Бруно: прежде чем войти, я должен спросить вас, читали ли вы мою записку? — настойчиво прошептал он, в глазах его вспыхнула тревога.

Я уставился на него, онемев от изумления.

— Вашу записку?

— Да, это я оставил вам записку. Вы ее получили?

— Да, но… я понятия не имел, что это послание от вас.

Я смотрел на Флорио, не веря своим глазам и ушам. Неужели это он располагал какой-то информацией об убийствах? Так почему же, ради всех святых, он не обратился к властям?

И тут я вспомнил слова Томаса Аллена: ходят слухи, что в колледже находится правительственный соглядатай. Действительно, Флорио, знаток иностранных языков, человек с большими связями, как нельзя лучше подходил на эту роль. Уолсингем не упустил бы случай использовать его. Вероятно, он не хотел обнаруживать себя и ждал удобного случая, чтобы вступить в контакт со мной или с Сидни. Однако я все еще молча смотрел на него, ожидая пояснений. Флорио в свою очередь с кротким недоумением смотрел на меня.

— О, я думал, вам сразу будет ясно, от кого это. Простите.

— Флорио, — заговорил я, беря его под руку и притягивая ближе ко мне. В этот момент вода с крыши вдруг с шумом обрушилась на землю, и я вынужден был повысить голос. — Но почему вы не пришли поговорить со мной с глазу на глаз?

Он потупился, вроде бы смущенный.

— Вопрос деликатный, доктор Бруно. Я решил, что будет лучше подойти к нему более формально. В таких делах формальности — вещь необходимая.

— К черту формальности, Флорио! Двое убито, и будут новые жертвы!

Он вздрогнул, изумление на его лице сменилось страхом.

— Бруно, вы сказали, что будут еще убийства? Но почему вы так решили?

— Как можно быть уверенным в обратном, пока мы не выяснили связь между двумя убийствами и мотив преступления? Так вы можете рассказать что-то, что хотя бы приоткроет завесу этой тайны?

Флорио уставился на меня так, словно я вдруг заговорил по-голландски. Но прежде, чем он успел ответить, дверь перед нами открылась, и на пороге магазина предстал Роуленд Дженкс. Он окинул нас обычным своим странным взглядом — вроде бы ему ни до чего нет дела и вместе с тем все на свете его забавляет.

— Buongiorno, signori, — обратился он к нам с выговором и ужимками образованного человека, что так не вязалось с его изуродованным лицом, и даже отвесил — издевательски, мне показалось — небольшой поклон. — Неподходящая погодка для прогулок, мастер Флорио! Заходите, прошу вас, и друга вашего пригласите с собой. — Он отступил и гостеприимно развел руки, приглашая нас в магазин. Флорио все еще пристально смотрел на меня. В конце концов он откинул мокрый капюшон и вошел в магазин.

Мы спустились по трем каменным ступеням и оказались в комнате с низким потолком; темные балки придавали ей гостеприимный, уютный вид. Вымощенный камнем пол был устлан тростником, который сразу же пропитался водой, стекавшей с нашей одежды. Мы с Флорио, оба невысокого роста, стояли прямо, но высокому Дженксу приходилось сутулиться и наклонять голову; тем самым он невольно принял почтительную позу.

В комнате было сумрачно; дневной свет едва пробивался сквозь грязные зарешеченные окна; не могли разогнать мрак и свечи, горевшие на стенах за прилавком, который располагался напротив двери. А свечи, кстати, были восковые и не воняли дешевым салом, не то что те, которые мне выдали в колледже.

Впервые в Оксфорде я вдохнул давно забытый аромат — книг, свежей переплетной кожи, бумаги, тонкий запах старого пергамента и чернил — восхитительную смесь запахов, заставившую меня с внезапной болью вспомнить скрипторий в Сан-Доменико Маджоре, где прошло столько дней и лет моей юности.

По стенам магазинчика от пола до потолка тянулись резные деревянные стеллажи; переплетенные в разноцветную кожу тома были расставлены на них по высоте обрезом наружу; в мерцающем пламени свечей блестели медные застежки.

Дженкс подошел к скамье, на которой были разложены всевозможные образцы переплетов, от старинных досок, обтянутых телячьей кожей, — между ними пергамен не съеживается и не идет складками — до новейших парижских переплетов из проклеенного картона для легких, отпечатанных на бумаге книг. Эти не скрепляли медной застежкой, но попросту перевязывали ленточкой или веревкой. Как и в библиотеке Линкольна, здесь книги тоже прикреплены медной цепью к длинному стержню.

За скамьей, против входной двери, видна была другая дверь, ведшая в более просторное, однако столь же скудно освещенное помещение; насколько я мог разглядеть, это была мастерская. Мне показалось, будто краем глаза я подметил там какое-то движение; должно быть, подумал я, трудятся ученики Дженкса.

— Синьор Филиппо Нолано, если не ошибаюсь? — оскалился в кошачьей ухмылке Дженкс и протянул неожиданно узкую, аристократическую ладонь; я пожал ее без особого воодушевления, отметив при этом, что Флорио так и впился в меня взглядом. — Я все думал, когда же мы вас тут увидим, после того как вы шли за мной от самого «Колеса Катерины».