Кай перехватил взгляд его черных, слегка насмешливых глаз. Они были ровесниками, солдатами, даже, может, воевали совсем недавно вместе.

Или друг против друга.

Король смотрел на женщину. Одеждой — нищенка, взглядом — королева, она протягивала ему висящий на простом кожаном шнурке невзрачный серый камешек.

— Итак? — сказал король, разглядывая его. — Вы просили… вернее, требовали правосудия. Для кого?

— Для той, что передает тебе этот дар, король. Свой дар. Свою помощь и свое благословение. Примешь ли ты его от Матери Всех Богов?

Тишина повисла в тронном зале, словно все разом перестали дышать. Ритуальная фраза, не произносившаяся уже много лет, прозвучала почти кощунственно — и вызов, и просьба одновременно. Женщина стояла неподвижно — лишь камешек слегка вздрагивал на подвеске, в такт бьющемуся сердцу. Солдат за ее спиной обежал взглядом лица и ощерился, поднимая меч.

Король сказал медленно:

— Кто ты, странница?

— Несколько лет назад ты бы не задал такого вопроса. Я пришла от тех, кого оклеветали, преследовали и убивали лишь за то, что они осмелились выступить против смерти, крови и войны. Мы выбрали жизнь. Выбирай и ты.

Король медленно спускался и шел между подающихся и смыкающихся за его спиной людей. Начальник стражи что-то торопливо шепнул ему, король оборвал его движением руки. Его глаза следили за напряженным лицом монахини.

— Верно ли я расслышал тебя, странница? Твоя вера и твой орден давно объявлены вне закона, принадлежность к ним карается смертью (этот приговор еще никто не отменял), и сейчас ТЫ — ЗДЕСЬ — МНЕ предлагаешь помощь и благословение? Понимаешь ли ты, чем это тебе грозит? Или пославшие тебя уверены, что тебя защитит твоя вера?

— Не моя судьба решается здесь и не судьба моей веры, потому что она, в отличие от меня, бессмертна. Судьба твоей страны, король. Помни об этом, когда будешь принимать решение.

— Почему же вы не приходили раньше? Почему не предлагали свою помощь бывшим до меня?

— Мы ждали.

— Чего?

— Когда на трон взойдет человек, который будет достоин этой чести.

— Чести принять благословение от объявленных вне закона? — насмешливо спросил король, и Кай покрепче перехватил рукоять меча вспотевшими ладонями.

— Не ты принимал тот закон, но ты можешь оценить степень его справедливости, — возразила женщина.

Взгляд короля изучающе окинул Кая.

— Вижу, твоя мирная вера вовсе не гнушается услугами несущих смерть. Или он твой собрат по вере?

Бледное лицо монахини дрогнуло.

— Он пошел со мной не по моей вере и не по своей воле!

— Нет, дьявол тебя побери! — рявкнул Кай. — Я здесь, потому что сам так решил!

Губы короля дрогнули в улыбке.

— Дай его сюда! — сказал он просто.

Каю показалось — он ослышался. Но король протянул руку. Верда тоже была в замешательстве. Помедлив, спросила сорванным голосом:

— Ты согласен принять дар?

— Да.

— Посмотри вокруг — столько свидетелей слышит каждое твое слово. По своей воле или по принуждению, по колдовскому наущению ты принимаешь его?

Король обвел взглядом людей — ни голоса, ни звука, ни движения среди сотен собравшихся в тронном зале.

— Я беру твой дар и принимаю помощь по своей воле, — он покосился на Кая. — Как говорит твой защитник, это — мое решение. Слишком много ошибок сделано в прошлом. Настало время их исправлять!

Он повернулся к монахине, протягивая руку. Пальцы соприкоснулись — и дар перешел к королю. Стоявшим рядом показалось (а через несколько дней они готовы были в этом поклясться), что камень, принятый королевской рукой, засиял на мгновение всеми цветами радуги — словно крохотное солнце.

Все еще мало веря в происходящее, Кай медленно опустил меч — и подхватил под локоть враз ослабевшую Верду. Прикосновение обжигало, но сейчас он не спешил избавиться от этой мучительной и сладкой боли. Хозяйке — его Хозяйке — по-прежнему была нужна его помощь. Был нужен он. Неважно, в какой роли. И это место у него никто не отнимет.

— Идите за мной, — сказал король. — Нас ждет долгая беседа. Да и начальник стражи не успокоится, пока не узнает, каким образом вы проникли сюда, миновав охрану.

— Какой ты красивый! — искренне сказала она. Кай провел рукой по форме, к которой еще не привык. То же самое он мог бы сказать и о Верде, с трудом вспоминая то время, когда она представлялась ему невзрачной блеклой монашкой. Красота — в глазах смотрящего. Похоже, колдовство в разрушенном святилище надолго исправило ему зрение. «Или испортило», — подумал Кай, потому что теперь он перестал замечать красоту других женщин.

— Как ты знаешь, король выдал мне помилование и подтверждение моего офицерского звания. Правда, я пока еще не маршал…

Верда села, сложив на коленях руки. Глядела на него сияющими глазами.

— Но легко станешь им!

— Мне надо ехать на север.

— Когда? — она вроде бы не удивилась.

— Когда… — он прошелся по узкой комнате, выглянул в окно. Она отказалась от великолепных палат, как и от нарядных шелковых и бархатных платьев. Хоть и это, светлое, с неяркой вышивкой, было просто роскошным по сравнению с той дерюгой, что Верда носила раньше. Обернулся. — Когда прикажет моя хозяйка.

— Служба ТАКОМУ королю избавляет от всех иных обязанностей.

В ее голосе было восхищение, царапнувшее его. Ревность? А почему нет?

— Ты должна остаться при нем? — настороженно спросил Кай. — Я слышал, раньше приносящие дар становились советниками короля.

Верда даже руками взмахнула.

— О нет! Для этого я не гожусь! Уже прибыли более мудрые и старшие. Так что я свободна и…

Она посмотрела в сторону.

— И? — повторил он от окна.

— Меня научили, как избавить тебя от наваждения. Если хочешь, мы можем пойти прямо сейчас в храм… вернее, в то, что от него осталось.

Она встала. Он сглотнул. Хотел ли он? О да, конечно. Но совершенно иного. Ее. Всю ее — горьковато-свежий запах, негромкий глуховатый голос, от которого все внутри переворачивается, неяркие полураскрытые губы, серые сияющие глаза и желанное тело, спрятанное за ненадежным щитом одежды…

— Так ты идешь? — негромко повторила Верда. Он очнулся.

— Да. Да, конечно. Иду.

Когда-то это был самый великий храм Матери в стране. Расчищенный участок казался просто крохотным по сравнению с огромным пространством, заваленным останками стен и колонн. Вместо крыши — свод высокого закатного неба. Кай уселся в центре очищенного пятачка, наблюдая за Вердой. Двигаясь медленно, сосредоточенно, она зажигала толстые белые свечи — последняя загорелась, когда край угасающего солнца скрылся за горизонтом. Верда обернулась, опуская с плеч плащ. Закрыла глаза. Запела. Она стояла неподвижно — лишь ветер трепал волосы и складки легкого платья. Наверно, ей холодно сейчас, в сумерках. Ему же было жарко. Тело горело, плавилось от желания, от звука ее низкого, сильного, страстного голоса… Что за… Ему же было обещано успокоение… покой… Он поднял голову — небо обрушилось на него всей своей густой, темной синевой, мириадом звезд, и каждая из них несла ему свет… свет… И любовь.

Он лег, раскинув руки, не ощущая ни твердости, ни холода камней, которые… которые пели… снова пели. О да, она, эта девушка, может заставить петь даже камни… Даже его.

Он открыл глаза. Небо по-прежнему было над ним — светлеющее прохладное небо следующего дня. Кай с трудом сел, разминая онемевшие мышцы. Оглянулся. Свечи погасли, да и что там осталось — одни огарки. Верда сидела на развалинах стены — понурившаяся, неподвижная. Казалось, она дремлет. Но едва он встал, она зашевелилась, поднимая лицо навстречу. Оно было осунувшимся, усталым, бледным. Или это утренние сумерки сделали его таким? Или… Он сухо сглотнул. Наваждение оставило его?

— Все? — сказал он и кашлянул. — Это все?

— Да. Это все. Ты свободен. Иди.

Ее голос звучал так же глухо, как и его. Вряд ли ей пришлось соснуть этой ночью.