«Герберштейн жил в Москве подолгу. Он пользовался расположением Василия III, был знаком с представителями самых разных социальных кругов — придворными, слугами великого князя, его приверженцами и противниками, как явными, так и тайными, с русскими и иностранными купцами, общался он и с простым людом страны. Поэтому его «Записки» содержат разнообразную информацию о внутренней и внешней политике Русского государства, экономическом развитии и быте окружавших или входивших в него народов, общественной мысли и культуре. Герберштейну, овладевшему разговорной русской речью, переводили оригинальные памятники письменности — летописи, Судебник 1497 года, так называемый Югорский дорожник».

В Москве Сигизмунд Герберштейн представлял интересы императора Максимилиана и австрийского эрцгерцога Фердинанда. В Европе, потрясаемой бурями Реформации, Русь казалась последним и незыблемым оплотом христианства. Это мнение упорно отстаивали русские дипломаты. Разумеется, папский престол пытался распространить влияние на московские земли, замкнув протестантство в железном кольце. Эрцгерцог Фердинанд предписывал посланцу собирать всевозможные сведения по самым разным вопросам — от обычаев и быта до политики и экономики. Сигизмунд Герберштейн перевыполнил задание.

И что же?! Слушатель различных русских текстов, которому удалось познакомиться с памятниками древнерусской письменности и снискать расположение великого князя всея Руси Василия III — отца Иоанна, ни словом не упоминает о Либерее, принадлежавшей матери князя, вдобавок католического вероисповедания.

Невероятно! В предметном указателе можно отыскать все, что угодно от буллы об унии, — папы Александра VI до язычества и ярмарок. Вот только ничего о библиотеках, книжных собраниях или отдельных книгах, кроме ссылки на Судебник. Два раза встречается слово «азбука» — славянская и пермская. Если учесть, что русский посол в Риме Дмитрий Герасимов утверждал, что в Москве есть огромное множество переводных священных книг, то совершенно ясно — Либерею Сигизмунду Герберштейну обязательно бы показали. До поездки в Италию Дмитрий Герасимов был одним из лучших переводчиков Посольского приказа и сотрудником новгородского архиепископа Геннадия, ратовавшего за открытие училищ. Дмитрий Герасимов имел заслуженную репутацию компетентного и образованного дипломата. Правда, в качестве примера он сумел назвать своим интервьюерам лишь роман об Александре Македонском, повествования о римских цезарях, Антонии и Клеопатре. Разумеется, нет никаких оснований полагать, что существование Либереи при Василии III скрывалось от путешественников — Москва будто бы получила библиотеку на совершенно законных основаниях. Более того, наличие книг было всегда предметом гордости дипломатов и высшего боярского слоя. «Московиты» хвастались перед Петром Аркудом книжными богатствами, которые не вызвали у католического ученого восторга.

На странный пробел в «Записках о Московии» Герберштейна никто до сих пор не обратил внимания. Между тем автор не проходит мимо деятельности русского переводчика и посла Дмитрия Герасимова, подтверждая высокий уровень профессионализма, отметив, что именно по его рассказам Павел Иовий написал «Московию». Человек, который перевел грамматику Доната, антииудейские трактаты де Лиры, письма Максимилиана Трансильвана, впервые извещающие о путешествии Магеллана, представитель, как считают сегодня, нового направления в историко-географических и историко-этнографических знаниях, опирающихся на реальность, несомненно, указал бы любопытствующим иноземным собеседникам на существование Либереи, а мы ведь знаем, что беседы на книжные темы он вел и в Риме, и в иных европейских столицах. А если еще добавить, что Софья Палеолог не жила в Константинополе, а мужала и зрела в Риме, то становится очевидным, что доставка Либереи в Москву в ее багаже есть не что иное, как одна из мифологем, которыми так изобилует эпоха Иоанна IV, не менее фантастическая, чем мифологема, повествующая о чтении письма Курбского на Красном крыльце, когда из пронзенной ноги стремянного Василия Шибанова кровь алым струилася током!

Коломенское встретило государев обоз радушно. Помещения были давно приготовлены, что как-то скрасило грустное и тревожное расставание со столицей. Иоанн предполагал задержаться в Коломенском, чему способствовала внезапно начавшаяся оттепель, превратившая дороги в реки вязкой серо-черной хляби. Но Иоанн не жалел о задержке.

— То-то помучаются твои недруги, пресветлый государь, — сказал Малюта. — Неизвестность иногда пугает до смерти сильнее, чем дыба!

Теперь многие из участников будущих невероятных по трагизму событий жили на сравнительно необширном пространстве коломенского дворца. Несмотря на то что они были давно знакомы друг с другом и их симпатии вроде бы определились, новые обстоятельства сильно смущали. Младшие — Ирина Годунова, Мария и Катерина Скуратовы-Бельские, их брат Максим и более прочих Федор-царевич краснели и робели с непривычки. По московским обычаям, мальчики в играх отделялись от девочек, но здесь, на воле, старый порядок взрослые отодвинули и забыли.

Иоанн с крыльца следил за играми и беготней по расчищенному и посыпанному песочком двору часто и подолгу. Ему нравилось, как худенькая Ирина что-то лепечет в будущем нареченному своему Федору-царевичу, лицо которого никогда не теряло блаженно-улыбчивого выражения. Как только Федора выводили во двор, он искал глазами Ирину и сразу направлялся к ней. Младшим отвели угол двора, где быстро сколотили удобную беседку и поставили скамейки. В противоположной стороне Иван, Борис и еще с десяток княжеских и боярских отпрысков упражнялись в стрельбе из лука и игре в тычку.

Малюта издали наблюдал за Борисом и вскоре оценил молодого человека. Однажды он сказал:

— Кто дружит с царем, тот и сердцем должен служить ему! За сына государева Ивана держись и на него не сердись. Уступи, коли не глуп!

Малюта иногда при очах Иоанновых объяснял и показывал ребятам, как надо обращаться с оружием и куда кулаком бить, чтоб противника с ног поскорее свалить. Сам неплохой наездник, он с нескрываемым удовольствием делился хитрым опытом укрощения норовистого коня, терпеливо поправляя ошибки самолюбивого Ивана и осторожного Бориса. В Москве не так, в Москве имелись собственные наставники. Постоянно бросая исподтишка взоры на Бориса, Малюта неотступно думал, как бы приблизить отрока к семье и дому на набережной. Чего Иоанн не выскажет приятного и ободряющего в адрес Бориса, Малюта сейчас же передаст. Да и как не хвалить молодого Годунова! Ловок и прост в обращении, характером незлобив, глазом пытлив, как сыскарь, и умом сообразителен. Малюта видел, как он с непроницаемым лицом поддавался Ивану. Васюк Грязной, когда не выпивши и в отсутствии государя, глаз верный имеет и за словом в карман не лезет:

— Кому совет в ухо легко входит, тот иногда и страной верховодит.

Малюта вздрогнул от неожиданной догадливости Грязного. Скоморох да ерник, а, поди, насквозь человека видит. Неужто в тайные помыслы Малютины проник? А тайные помыслы у Малюты присутствовали. Они томили его каждодневно. Боярином мечтал стать! Стрелецкий голова, пусть и в Царском полку, отличие не Бог весть какое! Однако Иоанн даже не намекал на возможность повышения чина. Однажды, когда у Малюты прорвалось то, что приходило часто на ум, царь удивленно и иронично поднял брови:

— Зачем тебе, служивый? Али моей милости мало?

В другой раз обидел — будто носком сапога пнул. Вот с той поры захотелось Малюте так все устроить, иными словами царя покрепче опутать, чтобы поменьше зависеть от настроения повелителя и случайностей. А родственные связи — единственный способ уберечься, хотя и ненадежный. Едва Иоанн взял маленькую Ирину ко двору, Малюта все чаще при встрече с Годуновыми улыбался и звал к себе. Как-то весной Иоанн позвал мужающих отроков на охоту:

— Зверь за зиму слабеет, и голыми руками взять легко!