— Я не люблю ни запаха крови, ни запаха конского пота.

«Какой же ты после этого воевода? — подумал Малюта. — Я бы на месте государя такому воиннику не доверял». Лет через пятнадцать он не раз повторит случайно промелькнувшее, но запомнившееся царю. Курбский с первого дня знакомства вызывал у Малюты устойчивое подозрение.

— Сбежит, ей-богу, сбежит! — говорил он Васюку Грязному, запуская в бороду пятерню и дергая густые рыжеватые волосы, будто желая очнуться. — К ляхам сбежит, а то и подальше — к саксонцам или к английским королям. Не похож на русского человека. Не любит царя. По вечерам или в грамоту уткнулся при свече, или пером гусиным бумагу ковыряет. — Здесь Малюта сознательно лгал, считая, что грамотейство весьма компрометирует князя, который, кстати, не умел ни читать, ни писать, пользуясь услугами дьяков. — Нет, не любит он царя. Нос от Кремля воротит. Когда государь врагам своим справедливую казнь учиняет, то бежит от плахи без оглядки. Чует кошка, чье мясо съела. А сам казнит и бьет людишек напропалую. От него, как от немчина, ученостью несет. Умный больно. А умники — слуги никудышные. И изба у него не княжеская, а словно у какого посланника или заезжего путешественника, который только и ждет, как на государевы хлеба сесть да побольше съесть.

Не любил Малюта Курбского, хотя и прятал до поры чувства. Кто он против знатного боярина?

Басманов принял подчиненных с лаской и сразу усадил за обильный стол. Вино полилось рекой. Но в основном прикладывались Грязные. Малюта к вину, даже разрешенному монастырскому — фряжскому, мало привержен. От пива не отказывался. Если у государя на пирах борзые по хоромам носились, кости растаскивая, то у Басманова собак дальше сеней дворовые не пускали, а за столом жена и юный Федор на равных с отцом семейства сидели. «И у себя подобный порядок заведу», — радостно подумал Малюта. При бабе оно как-то благонравнее. Крепкий Алексей Данилович хозяин! Оттого и воевода сильный. Есть что боронить.

— Слушайте меня внимательно. Не я с вами говорю, а через меня государь. Казань воевать вы не пойдете. — И Басманов ткнул в гостей указательным пальцем с алмазным перстнем, каких Малюта сроду не видывал. Вероятно, Басманов надевал его лишь дома. Хитер! — Никто из вас избы свои не покинет. Сидеть будете в Москве, как привязанные.

Гости помалкивали, Басманову противоречить опасно.

— Без вас Казань возьмем, если живы будем. Как каждый защитник отечества…

Боярин мысль свою глубокую не закончил. Он спохватился, ибо был суеверен и бахвальства перед походом боялся. Военное счастье — как переметная сума. Сегодня у тебя, завтра — у другого. Опытный воевода всегда готов к поражению и запасной выход на случай отступления предусматривает.

— Дозволь, боярин, слово молвить? — не выдержал Васюк Грязной.

Басманов милостиво кивнул.

— Мы за государя жизни не пожалеем. Очень обидно нам бабской духотой под юбками дышать.

Басманов нахмурился. При жене он никому не разрешал произносить грубых слов. Басманов взглянул на нее, но боярыня сидела со спокойным и улыбчивым лицом — и бровью не шевельнула. Мужики простые, служивые, мало ли что соврут. Раз Алексей Данилович позвал — значит, надежду на них имеет.

— Ты, Грязной, много на себя не бери. Раз велено оставаться — значит, останешься и государево сделаешь дело, а коли придется, и живота лишишься.

— Это по мне, — улыбнулся Грязной.

Малюта ни о чем не спрашивал. Он знал, что тянуть за язык такого человека, как Басманов, бесполезно. Если надо — сам скажет, а не надо — клещами не выдернешь.

— Помните, каким государь возвернулся из прошлого похода? — спросил Басманов гостей. — Оправдаться перед Богом и людьми хотел, да не получилось. Печальные дни держава переживала. Вся Волга покрылась водою — лед треснул, снаряд огнестрельный провалился, и сотни людей погибли. Три дня государь сидел на острове и ждал пути. Еле ноги унесли с того острова. Князь Димитрий Бельский один пошел на Казань. Вместе с Шиг-Алеем и воеводами крепко потрепали басурманское воинство, а славный князь Симеон Микулинский с передовой дружиной разбил Сафа-Гирея наголову и втоптал его в город, пленив десятки богатырей, князей и других знатных и богатых татар. Теперь мы решили идти в новый — второй по счету — поход под предводительством молодого государя…

— Но мы-то отчего в немилость попали? — спросил Васюк Грязной.

— Не перебивай! — строго осадил Басманов. — Государь потребовал у меня трех верных людей. Я и назвал вас.

— В Литву, что ли, сходить? — опять прервал нетерпеливый Васюк Грязной.

— Ты чем слушаешь? — поинтересовался Басманов. — Ноздрями?

Все рассмеялись. Улыбнулся и Малюта, еле сдержавшись, чтобы не подбросить дровишек в огонь. Ему нравилось, как Басманов подсекал людей, а особенно Грязных, которые сами за словом в карман не лезли и любили насмехаться над другими.

— Оставляем вас в Москве наблюдать за князем Владимиром Старицким, чтобы никакой крамолы он не завел.

— Вона что! — Тут уж не выдержал сам Малюта. — За Владимиром Андреевичем?!

— И гонцов слать через день с доносом самому государю. Теперь понятно, какая милость вам оказана?

— Теперь понятно, — отозвался Григорий Грязной, до того молчавший.

— Не пожалеешь, боярин. Не подведем, — за всех пообещал Малюта.

— Знаю, что не подведете. Иначе отдал бы царю Степана Горохова с братом и Федьку Пустовойта. А сейчас идите по домам. Завтра, быть может, сам государь вас призовет.

Когда стрельцы вышли, над Москвой стояла полногрудая луна. Небо очистилось от туч. Было светло, как днем. Малюта сел на коня, пропустил вперед Грязных и медленно поехал, раздумывая над тем, что сказал Басманов. Он еще не знал, что следить придется не просто за вельможей и двоюродным братом Иоанна, а за первым лицом в Москве. Если бы Малюта сразу догадался, какой пост получит князь Старицкий в отсутствие царя, он удивился бы еще сильнее да и с седла бы свалился от потрясения. Кому государь вручает бразды правления?! Сыну мятежника! Едва успевшему освободиться из заточения вместе со своей матушкой Ефросинией — вечным врагом господствующей ветви рода Ивана I Калиты. Да и родители Ефросинии Хованские за забор глядели, и если не бежали в Литву, то только из страха. Князь Владимир с попом Сильвестром дружен, каждый день встречаются и о чем-то толкуют, а затем к государю в палаты идут. Совсем его под себя подмяли. Сильвестр, наверное, и подсунул государю князя Владимира — такого же умника, как и Курбский. Для государя Курбский меньшее зло. Он в темнице не сидел и потому камня за пазухой не держит. А Старицкие другого поля ягоды — ядовитые. Более десяти лет назад отец князя Владимира, брат покойного государя Василия III Иоанновича, подготовил самый настоящий мятеж против великой княгини Елены и ее сына — ныне здравствующего государя. И не просто отказался повиноваться, а вооружил сотни холопов и поднял на московское правительство приверженных к нему воевод и бояр, таких как князь Федор Пронский. Мать и Иван Овчина-Телепнев-Оболенский послали против князя Андрея войско, а тот тем временем бежал из Старицы и велел писать грамоты детям боярским и помещикам и в погосты. Сам бунтовал народ, уверяя, что, дескать, великий князь молод, держат государство бояре и любимчик великой княгини Елены. Если власть вручат ему, князю Андрею, то он искоренит неправду и сократит жадных и вороватых воевод и бояр. Так или иначе, князя Андрея приспешники матери Иоанновой захватили живым и бросили в темницу, из которой он уже не выбрался. С ним и его друзьями расправились жестоко, забыв, что насилие творят над родной кровью. Пострадали и слуги Андреевы: князь Пронский, двое Оболенских, братья Иван и Юрий Пенинские, князь Палецкий и много дворян и детей боярских, которые были в избе у князя Андрея и его думы знали. Пытали их безжалостно, подвергли торговой казни и заключили в оковы.

Но это еще не все. Три десятка помещиков новгородских — приверженцев князя Андрея были биты кнутом в Москве и потом повешены по новгородской дороге на известном расстоянии друг от друга вплоть до непокорного города. Полгода дядю Иоанна терзали в темнице голодом и холодом, пока он Богу душу не отдал. Тяжела рука была у фаворита великой княгини Елены — Овчины-Телепнева-Оболенского. Но и его в положенный час не пощадили. В той же темнице отправили к праотцам.