Майлз поднимался по лестнице, сжимая в руке перчатки; он решил, что, если объявят о помолвке, он уедет в Брюссель, чтобы заключить судоходные контракты, а заодно и сбежать. Он собирался послать туда агента от имени новой компании, но если он уедет из Англии на несколько месяцев, то сможет не присутствовать на приеме в честь бракосочетания, не слышать бесконечных поздравлений…
Да, так он и сделает. В деловом смысле было не саг мое подходящее время покидать Лондон, но это, конечно, лучше, чем ничего…
– Долго же тебя не было.
Он застыл в дверях своей спальни, держась за дверную ручку. Предмет его мыслей стоял у окна, открытого вечернему бризу. На ней было светло-желтое дневное платье, скромная кружевная оборка украшала пышные рукава и ворот, а блестящие волосы были схвачены простой белой лентой.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он, и его предательские мысли соединили в одно ее присутствие и самый важный предмет обстановки в комнате.
Элизабет. Кровать.
Эта последняя, в стиле Людовика XIV, с изящными точеными столбиками, на которых висели простые шелковые занавеси из темно-зеленого шелка и лежало покрывало такого же цвета, находилась совсем рядом с тем местом, где стояла девушка. Единственное, что добавил к обстановке комнаты Майлз, была миниатюра, изображающая его отца – она стояла на каминной полке, – всю остальную элегантную мебель: платяной шкаф, письменный стол, два кресла у камина – выбирала его мать. Он на самом деле мог почти не заботиться относительно убранства комнаты, потому что хотя и считал лондонский особняк Доде своим домом, поставил перед собой цель купить когда-нибудь собственный загородный дом.
– Подсматриваю, – Элизабет совершенно не смутило его нелюбезное приветствие. – Твои окна выходят на улицу. – Она снова повернулась и посмотрела на входную дверь. – Кажется, приехал лорд Фосетт.
– Да. – Майлз изо всех сил старался не скрипнуть зубами: – Я наткнулся на него в холле.
– Он хочет поговорить с Люком.
– У меня создаюсь такое же впечатление.
Задним числом Майлз подумал, что ему следовало принять предложение мистера Гоуда выпить с ним, и тогда он не оказался бы в этой мучительной ситуации.
Элизабет вздохнула и сделала нечто немыслимое: пошла и села на краешек кровати – его кровати – с несвойственным ей задумчивым выражением лица.
– Надеюсь, ты не возражаешь, что я буду прятаться здесь, пока он не уедет.
Он возражал, но слово «прятаться» поразило его так сильно, что он молча уставился на Элизабет. Дом огромный. Из всех мест она выбрала…
– Скажи мне, Бога ради, с какой стати тебе понадобилось прятаться? Я думал, что юные леди, которые собираются обручиться с благородным маркизом, только и могут, что хихикать и улыбаться с глупым видом.
– Я никогда в жизни не улыбалась с глупым видом, – сообщила Элизабет, вздернув подбородок. – И ты это знаешь. Не дразни меня, Майлз, я не в настроении.
Вот это была Элизабет, которую он знал.
Наконец он вошел в комнату, почувствовав, что стоять в дверях довольно глупо.
– Хорошо. Думаю, у тебя есть недостатки, но глупости за тобой я не замечал никогда, за что вечно буду благодарен, и ты не хихикала с тех пор, как перестала носить косички. – Он положил пачку бесценных бумаг на стол и повернулся, подняв брови. Его следующий вопрос прозвучал немыслимо небрежно: – Могу я еще раз спросить, почему ты прячешься?
– Ты не будешь смеяться, если я скажу, что делаю это просто из трусости?
– Я не больше склонен смеяться над тобой, чем ты – хихикать. – Майлз прислонился плечом к стене и скрестил руки на груди, изучая ее профиль. – Чего же ты боишься, Эл?
– Боюсь, что, после того как Люк отвергнет предложение маркиза, тот попросит разрешения видеть меня. Зная своего брата, я не сомневаюсь, что он пошлет за мной, если его светлость попросит об этом. Если меня не смогут найти… – Она замолчала с грустной улыбкой и развела гибкими руками. – Так что, как видишь, это просто-напросто трусость.
«Отвергнет предложение лорда Фосетта».
Эти слова прозвучали очень приятно. Внезапно Брюссель показался не таким уж привлекательным.
– Я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь станет искать тебя в моей комнате, это верно, – сухо сказал Майлз, надеясь, что ему удастся скрыть охватившую его радость. – И ты вполне можешь оставаться здесь, поскольку Фосетт считает, что тебя нет дома. Могу я спросить, почему ты так уверена, что Люк отвергнет предложение его светлости?
– Потому что я не хочу выходить за него замуж, разумеется. – Она потерла висок. – Не будь болваном, Майлз. Люк спросил меня, что ему ответить маркизу, и я сказала, что он меня не интересует.
Предостережение было напрасным. Он был именно болваном, пришедшим в восторг оттого, что она не собирается выходить за красивого богатого лорда Фосетта. Это, конечно, всего лишь отсрочка – она в конце концов выберет себе кого-нибудь, – но он все равно был необъяснимо рад.
– Я искренне интересуюсь, почему Фосетт тебя не устраивает. У него есть титул, он обладает приличным состоянием, я не заметил, чтобы уши у него были зеленые или что у него на кончике носа противная бородавка. Короче говоря, это вполне приличный улов. Разве нет?
– Так говорят только о рыбе, – твердо сказала Элизабет. – А если ты этим хочешь сказать, что его светлость недурен собой, – это так, я согласна, но оставим его зеленые уши.
– Вряд ли меня можно считать хорошим судьей в том, привлекателен или нет мужчина.
– Это очень смешно. Женщины знают, красивы или нет другие женщины.
Она была права, но он не собирался спорить с ней на эту тему. Он сказал напряженным голосом:
– Я только хотел сказать, что меня бы он не привлек.
Ну вот, это уже совсем никуда не годится. Ад и преисподняя.
Элизабет громко рассмеялась.
– Надеюсь, что это так.
Он покраснел. Она часто таким образом действовала на него. Он добавил для ясности:
– Если бы я был женщиной.
«Если бы я был женщиной»? Господи, еще хуже. Зачем он это-то сказал? Он быстро поправился:
– И хотел бы найти богатого титулованного мужа.
Этот образ явно показался ей еще более забавным.
Ему действительно следовало бы закрыть рот и, наверное, больше никогда не открывать его.
К его облегчению, она в конце концов перестала смеяться и посмотрела на свои руки.
– Ты говоришь так, будто такая серьезная вещь, как брак, не должна основываться на чем-то большем, чем родословная и богатство. Это неправильно. Вы, мужчины, можете тянуть время, решая, кого взять в жёны. Мне такая роскошь недоступна.
Вот гораздо более безопасная тема для разговора. Не один раз они обсуждали неравенство между мужскими привилегиями и подчиненным положением женщин, и он с радостью переместился на эту промежуточную территорию.
– Миром правят мужчины. Мы с тобой это знаем.
– Может быть, потому в мире так много войн.
В ее «серебристо-серых глазах появился воинственный блеск.
Он мог бы вечно смотреть в эти грозовые глубины.
– А тебе не представляется замечательным, что мы готовы умереть, защищая наши страны, наши семьи?
– Прежде всего мне кажется глупым, что вы навязываете ситуацию друг другу. Женщины никогда не стали бы это делать.
– Они предпочитают вышивку и сплетни. Это гораздо продуктивней.
Элизабет терпеть не могла всего связанного с тканью и иголками, и не была настолько ограниченна, чтобы заниматься сплетнями. Она бросила на него надменный взгляд, который мог бы превратить мужчину послабее в лужу извинений, но он привык к этому и отвесил ей легкий насмешливый поклон, злорадно усмехаясь и радуясь, что может восстановить хотя бы небольшое равновесие.
– Разумеется, я не говорю о присутствующих.
– Не понимаю, почему я вообще полагаюсь на тебя.
– А я подумал, что ты здесь потому, что мои окна выходят на улицу.
Элизабет вскочила с кровати и подошла к окну.
– Отчасти это так, – согласилась она, – но с Люком я не могу об этом говорить… он просто видит меня насквозь – он это умеет. И я, конечно, не могу говорить о замужестве с мамой, потому что она очень некрасиво краснеет, если я начинаю задавать ей неудобные вопросы.
