А Ратников все выжидал удобный момент для того, чтобы, будто бы случайно, перевести разговор на нужные рельсы. Вот для начала хотя бы на медицину…

— Медицина? — пьяно икнув, с надрывом переспросил Отто. — Что вы знаете о медицине, друг мой? Что вообще знает о медицине обыватель? Да ни черта! Только то, что мы, врачи, ему скажем. А мы ведь многое не договариваем, очень многое! Чтобы в медицине сделать прорыв, в любой ее области, нужны люди. И не добровольцы, нет! Ну, кто согласится добровольно принять препарат, если после этого шансы бедняги на жизнь упадут до одного-двух процентов? А кто добровольно согласится на декапитацию, грубо говоря, на то, чтобы ему оттяпали голову. Очень быстро оттяпали, иначе все гистологические исследования мозга коту под хвост, фикция! Никто на это не пойдет, естественно. Потому нам, медикам, приходится выкручиваться, все время выкручиваться, все время ходить на грани… Плесните-ка еще коньяка, Михель! Спасибо, дружище… Так. О чем это я? Ах да, о медицине…

Выплеснув в себя коньяк, доктор кривовато улыбнулся и продолжал:

— Медицина… Спасать людишек… хм… А для того, чтобы спасти, скажем — создать вакцину от чумы или гриппа, скольких таких же людишек нужно убить? Да-да, именно убить, заразив во имя эксперимента! И речь идет не о десятках — о тысячах! О сотнях тысяч! Для уверенности, для чистоты эксперимента — чем больше, тем лучше. Вы знаете, друг мой, какой всплеск был в медицинской науке сразу после Великой войны? А почему? Да все потому же — человеческий материал… все эти раненые, умирающие… а ведь могли и не умереть. Но должны, должны во имя науки! И я, ее скромный служитель… то, что я здесь делаю… О, это не только деньги! Это возможности, чудеснейшие возможности… уникальная аппаратура… ну где еще можно грамотно провести ту же декапитацию? И даже — тсс!!! — исследования на живых мозгах! После того, как «консервы» уже выпотрошены, зачем их сразу же убивать? Пусть послужат науке…

Честно сказать, даже такой почти законченный циник, как Ратников, был сейчас немного вне себя.

Людоед! Вместо милого и приветливого человека, тонкого ценителя музыки и искусства перед Михаилом сейчас сидел людоед. Мясник с кровавыми руками, из той породы людей, что скоро — очень скоро! — затопит в крови весь мир. И это — врач, представитель одной из самых гуманных в мире профессий! Впрочем, о гуманности медицинской науки доктором Лаатсом тоже было заявлено:

— Медицина гуманна? Да кто вам это сказал, дружище Михель? Гуманности в ней не больше, чем в артиллерийском снаряде, поверьте мне, я знаю, о чем говорю. Вовсе не дурацкая клятва Гиппократа определяет лицо медицины, а кое-что другое… Главное — это личные амбиции медицинских светил, многие из которых — законченные садисты, и финансовые интересы фармацевтических фирм. То есть амбиции и деньги, и больше ничего. Да, и еще желание встать вровень с Богом!

Вот так вот — ни больше ни меньше, как вровень с Богом.

Лаатс быстро пьянел, вот уже начал клевать носом, потом вдруг встрепенулся, подбежал к патефону, снял с диска пластинку, уронил, чертыхнулся, наклонился, чтобы поднять да так и завалился на пол, захрапел, и Ратникову стоило немалых трудов водворить своего подгулявшего дружка на тахту.

— Спи, дружище Отто! — Миша подошел к окну и отдернул занавеску.

Ну конечно же никаких часовых у флигеля не было, еще бы — кто бы посмел-то?

Оглянувшись на храпящего доктора, молодой человек осторожно вышел из дома, осмотрелся и неспешно зашагал на задний двор, уж там-то не должно было быть никаких охранников… а и были бы, так что? Водворили бы обратно в палату… но не так быстро, как если бы Михаил вышел сейчас к фасаду.

На заднем дворе кипела работа: у пристройки, шагах в десяти, имелся сарай, точнее говоря — дровяник, рядом с которым активно кололи дрова трое подростков лет по пятнадцати или чуть старше, в смешных широких трусах, босые. Один — круглоголовый, стриженный ежиком пацан — все время подгонял остальных:

— Эй, эй, не сачкуйте! Норму выполним — в деревню за соломой поедем, сам доктор сказал!

— Лучше бы сказал, для чего нас тут держат? — нервно выкрикнул другой, растрепанный и тощий, с топором в руках.

Третий — темненький — молча подбирал расколотые дрова и складывал их в поленницу.

— Для чего? — круглоголовый пожал плечами. — Так он же говорил — эпидемия, карантин! Вот проверят и выпустят… Эх, парни, пусть тут и скучно, да зато кормят от пуза! У себя в деревне я отродясь так не едал… Ой!

Парнишка быстро осекся, словно сморозил явно не то, что следовало бы говорить в полузнакомой компании. Попытался неловко оправдаться:

— Я хотел сказать, что… ну котлет у нас в деревне не было… ой…

Снова запутался, оглянулся по сторонам и, заметив Ратникова, облегченно улыбнулся:

— Здрасьте, дяденька! Вы не с фермы?

— Не с фермы…

— Жаль.

Остальные двое парней тоже прекратили работу, с любопытством уставившись на Михаила.

— Что-то я вас здесь раньше не видел, дяденька, — снова завел круглолицый. — Вы из города приехали? А-а-а, наверное, вы русский плохо знаете! А я и по-эстонски могу…

Ратников не слушал сейчас ни русского, ни эстонского, он глаз не мог отвести от небольшой синенькой татушки на левом предплечье темненького паренька… очень даже клевая татушка для конца тридцатых годов — синий логотип российской хэви-металл группы «Ария».

— Жанна из тех королев, — быстро напел Ратников первую вспомнившуюся к случаю песню. — Кто любит роскошь и ночь… «Ария», значит, нравится?

— Очень! — темненький парнишка застенчиво улыбнулся. — А вам?

— И мне… в молодости еще нравилась.

— А я так больше рэйв уважаю, — подал голос второй, лохматый. — Дяденька, а вы не знаете, нас случайно не ищут? Мы ведь из детского…

— Ищут каких-то, — Миша пожал плечами. — Вас как звать-то, парни?

— Я — Рома, — лохматый опустил топор и кивнул на темненького. — А это вот — Игорь.

Ну, все понятно… Те самые побегушники! Группа крови — первая с положительным резус-фактором… и третья, тоже положительная… так, кажется.

— А меня Колькой зовут, — подал голос круглоголовый. — Я из Гдова.

— А меня — Михаилом, — в тон ему отозвался Ратников. — Можно — дядя Миша.

— Дядя Миша, а у вас сигаретки не будет? — оглянувшись, шепотом спросил лохматый… Рома, Роман Артюхов, детдомовец-побегушник.

— Да, покурить бы сейчас неплохо, — темненький, с «Арией», Игорек просительно заглянул в глаза. — Нет у вас?

— Увы, парни, бросил! — Михаил виновато развел руками и тут же исправился: — Погодите-ка, сейчас схожу, гляну… вроде у приятеля были.

— У приятеля? Так вы в гостях тут?

— Считайте, что так.

Махнув ребятам рукой, Миша быстро зашагал обратно во флигель. Доктор Лаатс так и храпел, раскинув на тахте руки, рядом, на столе, возле выкрашенного темно-зеленой краскою сейфа — увы, запертого — лежала пачка «Кэмэла», нераспечатанная, да и не похоже было, чтоб доктор курил, так, наверное, держал для кого-нибудь.

Распечатав, Ратников взял несколько штук, и, прихватив с плиты коробок спичек, пошел обратно к парням. Имелась, конечно, мысль — пошарить у доктора в карманах, поискать ключик от сейфа, но… рано! Рано! Сейф-то был опечатан, незаметно вскрыть не удастся.

При виде Миши ребята тут же побросали работу, встали, выпрямились, и захлопали с надеждой глазами…

Первым не выдержал лохматый, Рома:

— Ну, дядя Миша, принесли?

Ратников с деловым видом уселся на какой-то чурбан и, вытащив из кармана сигареты и спички, щедрым жестом протянул ребятам: