– К сожалению, нет, – ответил Маккаски. – У Стива там только один “глаз”, да и тот не привязан постоянно к району. Ему даже пришлось отодвинуть Ларри, чтобы предоставить Бобу кое-какие сведения, о которых тот запрашивал.

– Поблагодарите его от меня, – с искренним чувством попросил Худ, хотя про себя не переставал ругаться почем зря. Что ж, тогда ничего не поделаешь. Только и оставалось, что отпустить события и надеяться, что Херберт останется в живых и не раскроет собственную анонимность.

– Пол, подождите секунду, – оживился Маккаски. – У меня приоритетный звонок.

Худ принялся ждать. В трубке слышались наводки радиопередачи Си-эн-эн, что-то о кончине какой-то знаменитости в Атланте. Худ успел уловить лишь несколько слов, как на другом конце линии снова заговорил Маккаски.

– Пол, Майк тоже на нашей линии, – сообщил он. – У нас тут вполне может сложиться опасная ситуация.

– Что еще за ситуация?

– Мне только что позвонил Дон Уорби, мой связной из ФБР. Их предупредили, что белые совершили пять одновременных убийств чернокожих в пяти разных городах. Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Новый Орлеан, Балтимор и Атланта. В каждом случае двое-четверо молодых белых расправились с чернокожими исполнителями песен в стиле рэп. В Атланте они прикончили Свит Ти, номер один среди певиц в этом стиле…

– Наверно, именно об этом я как раз только что слышал, – сказал Худ.

– Где? – удивился Маккаски.

– По Си-эн-эн.

– Вот же гады, – выругался Маккаски. – Может, нам стоит из них набирать себе агентов? В разговор вступил Роджерс.

– Вы осознали, что здесь только что произошло? – мрачно спросил он. – Эти нападения своего рода современная “Kristallnacht” Худ не додумался до этой аналогии, но Роджерс был прав. События с убийствами походили на “Хрустальная ночь”, когда гестапо срежиссировало погромы в еврейских молельных домах и синагогах, на кладбищах, в больницах, в школах, в домах и на предприятиях по всей Германии. В эту ночь были также произведены тридцать тысяч арестов, положившие начало уничтожению евреев в концентрационных лагерях типа Дахау, Заксенхаузена и Бухенвальда.

Почерк убийств действительно схож, подумал Пол, но все же что-то их все-таки отличало…

– Нет, – неожиданно возразил Худ с тревогой в голосе. – Это еще не “Хрустальная ночь”. Это только прелюдия.

– Это как же?

– Неонацисты расправляются с рэпперами, – начал объяснять им Худ. – Это приводит в ярость так называемых “гангстас”, черных боевиков, и прочих фанатов. Они обращают свой гнев на белых, многие из которых, кстати, не очень-то любят рэп, и кончается все еще большим количеством расовых столкновений, бунтов, и американские города полыхают. Вот тогда-то и придут нацисты. Когда белая Америка устанет от бунтовщиков, которых будут скорее сдерживать, чем наказывать, когда станет понятно, что арестов происходит слишком мало, когда средства массовой информации начнут показывать черных радикалов, требующих крови белых, вот тогда и наступит “Хрустальная ночь” – четко спланированные вооруженные выступления.

– И что они этим выиграют? – усомнился Роджерс. – Ведь не могут же они сначала нарушить законы, а потом разбежаться по своим конторам?

– Принаряженные нацисты смогут, – заверил Худ. – Те, кто дистанцируют себя от нарушителей закона, но не от расовой нетерпимости, которая и является для них побудительным мотивом.

Подобный план имел смысл, и чем дальше Худ над ним размышлял, тем более блестящим в своей простоте тот ему казался. Он подумал о собственной дочери Харлей, чьи музыкальные интересы включали и рэп. Худ являлся приверженцем свободы самовыражения, но настаивал на совместном прослушивании каждого альбома с вкладышем “родительские советы” не для того, чтобы запрещать, а чтобы обсудить. Некоторые тексты были очень грубыми, и в душе он должен был признаться, что не стал бы возражать, если бы тот или иной исполнитель рэпа занялся другим делом. Но Худ был либералом во всем. Слушая разговоры в школе и в церкви, он понял, что многие родители были настроены и на более крутые меры. Он подозревал, что, если бы чернокожие начали мстить, симпатии белого среднего класса оказались бы на стороне белых убийц, которые, вероятно, объявили бы, что наносят вынужденные удары. А ответные удары черных только узаконили бы эти заявления. Волнения и бунты станут разрастаться, полиция будет вынуждена вести себя до какой-то степени сдержанно, и в глазах белого населения неонацисты превратятся в карающих ангелов. Не говоря уже о возможных победителях на следующих выборах…

Не прошло и пятидесяти пяти лет после смерти Гитлера, как чудовища вполне могут стать реальной силой в политике США, подумал Худ.

– Вместо разбитых окон нарушенные сны о гармонии, – произнес он вслух. – Это ночной кошмар.

– И тем не менее, Пол, мы пока в состоянии все это остановить, – сказал Роджерс. – Если мы предадим огласке действия Доминика, люди поймут, что ими просто манипулируют.

– Если ты мне еще подскажешь, каким способом до него добраться, – воскликнул Худ, – я был бы счастлив сделать то, что ты предлагаешь.

– Способ, возможно, есть, – сообщил ему Роджерс. – Только что я говорил с полковником Бернаром Байоном из группы быстрого реагирования французской жандармерии. Он сейчас в Тулузе и занят решением той же проблемы, что и мы, правда, по несколько отличным от наших причинам.

– И насколько же отличным? – уточнил Худ.

– Байон убежден, что Доминик руководит французской террористической группировкой под названием “Новые якобинцы”. Их деятельность, направленная против иммигрантов, в точности соответствует тому, что нам известно о Доминике.

– И как полковник планирует поступить с Домиником? – спросил Худ.

Он заметил, как Хаузен при упоминании имени стал неотрывно смотреть поверх Нэнси в его сторону.

– Мы с ним этого не обсуждали, – признался Роджерс. – По моим прикидкам, официально предполагается, что он его арестует вместе со всей этой шушерой. Однако понятно, почему, учитывая деньги и влияние Доминика, Байон весьма обеспокоен, что тому удастся избежать наказания.

– Необязательно, – возразил Худ. Он поглядывал на Хаузена и думал об убийстве двух девушек. – А как насчет неофициально?

– Судя по нашему разговору, – ответил Роджерс, – Байон из того сорта людей, которые предпочли бы, чтобы Доминик “случайно” разбился о бетонный пол, свалившись в лестничный проем.

– Майк, я так понял, что ты уже придумал какой-то способ, как мы могли бы поработать вместе? – поинтересовался Худ.

– Один-единственный, – уточнил генерал. – Полковнику необходима точная информация, а спутниковая разведка добыть ее не в состоянии.

– Ни слова больше, – остановил его Худ. – Как мне связаться с полковником Байоном?

Записывая номер телефона, Худ наблюдал за Хаузеном. Он и раньше видел немца взволнованным, но сейчас на его лице читалось нечто большее. С него будто слетела двадцатилетняя маска, оставив лишь выражение неприкрытой откровенной ненависти. Худ пообещал Роджерсу, что даст ему знать о происходящем, и напомнил Маккаски, чтобы тот держал их со Столлом в курсе дел у Херберта. Затем он выключил телефон и посмотрел на Хаузена.

– Как ваши успехи? – поинтересовался Худ.

– Плохо, – признался заместитель министра. – Посол Франции “даст мне знать”, можно ли будет приехать, что на дипломатическом языке означает “а не пойти ли вам к черту”.

Хаузен продолжал сверлить Худа взглядом.

– Что там у вас с Домиником? – не удержавшись, спросил немец.

– Есть там один офицер из Национальной жандармерии, сейчас он в Тулузе, так вот он жаждет увидеть месье Доминика и его голову по отдельности, – объяснил Худ и посмотрел на Нэнси. – Мне очень жаль, но дело обстоит именно так.

Губы женщины грустно опустились.

– Я все понимаю, – сказала она, – но я думаю, мне лучше уйти.

Нэнси повернулась к двери, однако Худ схватил ее за руку.

– Нэнси, не надо туда возвращаться!

– Почему? – спросила она. – Думаешь, мне нужна чья-то защита, чтобы выжить в этом дерьме?