Разведчик сидел, вцепившись в рулевое колесо, и пытался решить, что ему делать дальше. И тут он расслышал далекое завывание сирены, которое, видимо, и заставило неонацистов ретироваться. Сирена была пронзительной, одной из тех, что делали здешние полицейские “опели” похожими на “бьюики” американской полиции. К машине начали подходить люди и что-то участливо спрашивать Херберта по-немецки.

– Данке, – повторял он раз за разом. – Спасибо. Все в порядке. Гезунд. Все нормально.

А нормально ли, подумал Херберт. Он вспомнил о полиции, которая станет задавать ему вопросы. Немецкие полицейские отнюдь не славились особым дружелюбием. В лучшем случае с ним разберутся объективно. В худшем…

В худшем, подумал он, в полицейском участке найдется пара служащих, симпатизирующих неонацистам. А в еще худшем – его посадят в тюрьму. И уж в самом плохом – ночью кто-нибудь подберется к нему с ножом или с куском проволоки.

– Сматываемся, – сказал он себе вслух. Рассыпавшись в благодарностях перед зеваками и вежливо попросив освободить дорогу, Херберт поспешно завел машину, взял в руку телефон и двинулся вслед за микроавтобусом.

Ей дали прозвище “Кракен” – в честь легендарного морского чудовища с несметным количеством щупалец. И установил ее Мэтт Столл – сразу же после того, как его в числе первых сотрудников взяли в Оперативный центр.

"Кракен” был мощной компьютерной системой, соединенной с базами данных по всему свету. Источники и информация простирались от фильмофондов до картотеки ФБР с отпечатками пальцев, от книг из Библиотеки Конгресса до подшивок старых газет в каждом крупном городе Соединенных Штатов, от биржевых расценок до расписаний воздушного и железнодорожного транспорта, от телефонных справочников по всему миру до сведений о составе и размещении военных и полицейских формирований в большинстве городов по стране и за рубежом.

Однако Столл и его немногочисленные сотрудники разработали систему, которая не только осуществляла доступ к информации, а еще и анализировала ее. Написанная Столлом программа распознавания позволяла исследователям обвести кружком, к примеру, нос, глаз, рот или лицо террориста и отследить все места, где он появлялся, будь то отчеты зарубежных полиций или газетные архивы. Аналогичным образом распознавались и географические объекты: по очертаниям горы, линии горизонта или береговой линии. Два оператора круглосуточно дежурили при архиве данных, способном одновременно выполнять более тридцати независимых заданий.

На поиски фотографии заместителя министра иностранных дел Германии “Кракен” потратил менее пятнадцати минут. Она была сделана фотографом агентства Рейтер и опубликована в берлинской газете пять месяцев назад, когда Хаузен приехал выступить с речью на ужине в честь выживших жертв холокоста. Получив эту информацию, Эдди не удержался от возмущения цинизмом тех, кто вставил именно это изображение в видеоигру.

Поиск местности занял немногим больше времени, правда, тут программистам повезло. Вместо того чтобы запросить о сравнении по всему земному шару, Деирдри Донахью и Нат Мендельсон начали с Германии, затем переместились в Австрию, Польшу и, наконец, во Францию. Через сорок семь минут компьютер обнаружил необходимую местность. Она оказалась на юге Франции. Деирдри отыскала исторические данные по конкретному месту и, составив полный отчет, занесла его в общий файл.

Эдди факсом отправил информацию Столлу. После этого длинные мощные щупальца “Кракена” получили передышку, а само чудовище снова занялось молчаливой слежкой из своего тайного укрытия.

Пока Худ шагал в сторону административного здания, его снова захлестнули воспоминания. Живые, подробные воспоминания о тех погребенных, но не забытых вещах, о которых он говорил или которыми занимался вместе с Нэнси-Джо Босуорт почти двадцать лет назад.

Он вспомнил, как они сидели в мексиканском ресторанчике в Студио-сити, обсуждая, решатся ли они рано или поздно обзавестись детьми. Ему мыслилось, что да, она же была определенно против. Они ели маисовые лепешки с начинкой и острой подливкой, пили горький кофе и обсуждали все “за” и “против” жизни в качестве родителей.

Он помнил, как в кинотеатре “Уэствуд”, ожидая, когда начнется сеанс фильма с Полом Ньюманом, они спорили по поводу дебатов в Юридическом комитете нижней палаты Конгресса об импичменте президента Никсона. Он буквально ощущал запах попкорна, который тогда ела она, и вкус печенья “Милк-дадз”, которое ел он сам.

Пол припомнил разговор на полночи о будущем развитии техники после того, как они впервые поиграли на компьютере в еще черно-белую версию игры в пинг-понг. По тому, как Нэнси высмеивала его дилетантские рассуждения, еще тогда он понял, что вычислительная техника была именно той областью науки, которую она во что бы то ни стало собиралась покорить.

Пол не думал обо всем этом вот ухе много лет, тем не менее он мог в точности вспомнить так много слов, запахов и событий, все выражения на лице Нэнси, столько деталей ее нарядов. Все было в нем так живо. И конечно же, ее энергия. Пол просто поражался ей, а порой даже несколько пугался. Нэнси была из того разряда женщин, которые заглянут под каждый камушек, излазят любое новое место, рассмотрят всякое новое направление. А когда этот милый дервиш не погружался в работу, он ходил с ней танцы и занимался с ним любовью, орал до хрипоты на ах с какими-нибудь “Лейкерс” или “Кингз”, вскрикивал от отчаяния или радости за доской для игры в слова или, сжимая джойстик, во время игры на компьютере. Нэнси хватало и на то, погонять на велосипеде по парку Гриффита, и на то, чтобы лазить по пещерам Бронсон-каверн в поисках места, где снимал фильм “Робот-чудовище”. Даже глядя фильм, она не могла сдержаться от того, чтобы, достав блокнот, не делать в нем какие-нибудь заметки. Заметки, которые позднее сама не способна а разобрать из-за того, что писала в темноте, но это не имело значения. Это был процесс осмысления, творчества, созидания, который всегда так завораживал Нэнси. И именно эти ее энергия и энтузиазм, работоспособность и магнетизм так завораживала. Она была сродни греческой музе, сродни Терпсихоре, разум и тело кружились в танце то здесь то там, и Пол зачарованно следовал за ними.

Черт побери, ты так и остался зачарованным, подумал Худ. Ему не хотелось испытывать чувства, которые он ощущал какое-то страстное желание заключить в объятия этот женственный лик и, плюнув на все, унестись вместе с нею навстречу будущее. Держаться изо всех сил вместе и постараться наверстать упущенное за годы разлуки. Пол не хотел все это испытывать, но остальная часть его души чувствовала себя именно так. Господи, взмолился он про себя, когда же я повзрослею! Однако все не так просто, а может, просто? Повзрослеть и набраться ума-разума означало лишь понимание того, как и что происходит, а вот знания, что с этим делать, при том не давалось. Как это так получается? И как это Нэнси удалось заслонить и гнев, который он испытывал на протяжении двух десятилетие, и ту новую жизнь, которую он построил?

Пол мог бы мысленно повторить шаг за шагом, словно по ступеням лестницы, тот путь, который в итоге вывел его по жизни туда, где он сейчас и находился. Нэнси исчезла. Он впал в отчаянье. С Шарон они познакомились в магазине, где торговали багетами. Она выбирала там рамку для своего диплома об окончании кулинарного училища, а он – багет для дарственной фотографии от губернатора. Они разговорились. Обменялись мерами телефонов. Пол позвонил. Она была привлекательней, интеллигентной, главное – установившейся. Она не отлилась особыми способностями за пределами кухни, которую действительно любила, и от нее не исходило то сверхъестественное течение, которое отличало Нэнси. Если бы такая штука, как прошлые жизни, и впрямь существовала, он мог бы представить себе с дюжину разных душ, прошедших через Нэнси. В Шарон же невозможно было увидеть никого, кроме Шарон.