– Согласен, – сказал Роджерс.

– Из-за игр разозлятся черные. Возмутятся газеты. Это вызовет повсеместное возмущение добропорядочных граждан, – продолжал Маккаски. – Тем временем “Чистая нация” не станет, как вы говорите, просить о снисхождении. Не-а, не станет. Они пойдут под суд, потому что публичная трибуна – это то, что им как раз и нужно. А суд будет скоро, так как улики налицо, ФБР давит на судей, чтобы дело рассматривалось побыстрее, а “Чистая нация” не станет возражать против любых присяжных, предложенных обвинением. Их потребность выглядеть настоящими мужчинами будет удовлетворена тем, что их выставят агнецами на заклание. Они доходчиво выкладывают свой случай, и если они сделают это хорошо – а среди них найдутся такие, кто на это способны, – их рассуждения и впрямь могут показаться обоснованными.

– Пожалуй, – согласился Роджерс. – И тогда масса белых в тайне примет многое из того, что они скажут. Белых, которые ругают высокие налоги, взимаемые на выплату пособий, и безработицу и которые возлагают за это всю вину на чернокожих.

– Совершенно верно. По мере разбирательства в суде черные активисты возмущаются еще больше, и какая-то из сторон, неважно какая, провоцирует инцидент, который, как минимум, приводит к волнениям. Агенты Доминика заботятся о том, чтобы те наверняка распространились, чтобы основные их взрывы произошли в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, Чикаго и Филадельфии, Детройте и Далласе, и очень скоро пожар охватит все Соединенные Штаты.

– Не только Штаты, – уточнил Роджерс. – Боб Херберт столкнулся с той же проблемой в Германии.

– Вот мы и приплыли, – сказал Маккаски. – Доминик устраивает черт-те что по всему миру, за исключением Франции. Вот почему “Новые якобинцы” действуют тихо, эффективно и без публичной огласки.

Маккаски открыл папку с материалами на Доминика и пролистал страницы.

– Эти парни среди террористов по-своему уникальны, поскольку они действительно терроризируют. Здесь всего лишь несколько зафиксированных случаев, но по большей части в них они угрожают людям насилием. А затем они выдвигают определенные требования: чтобы такие-то лица покинули такой-то город, а если они этого не сделают, угрозу приведут в исполнение. И это не что-то грандиозное, вроде исхода британцев из Ирландии, а всегда вполне выполнимое.

– Хирургические операции, не вызывающие широких откликов в прессе, – уточнил Роджерс.

– И поэтому на фоне всего прочего Франция выглядит относительно стабильной. А Доминик, обхаживающий банки, промышленность и инвесторов, становится серьезным игроком на международном уровне. Может быть, даже самым серьезным.

– И если кто-то пытается связать с терроризмом его самого, ему это не удается, – заметил генерал.

– Или получает ответный ночной визит от “Новых якобинцев” за одну лишь попытку это сделать, – сообщил Маккаски, просматривая документы. – По всем признакам организация этих ребят очень схожа с мафиозной структурой. Тактика устрашения, нападения, наказания, строгие обычаи и дисциплина.

Роджерс откинулся назад.

– Пол должен бы уже вернуться в офис Рихарда Хаузена. – Он посмотрел на расписание, пришпиленное к подставке на столе. – Сейчас имеется автоматическая связь через спутник “КН3-стар”. Введите его в курс дела и сообщите, что я попробую связаться с полковником Байоном. Если только мы не сделали слишком много допущений, то Доминик как раз тот, до кого нам обязательно следует добраться. И похоже, Байон единственный, кто на это способен.

– Удачи, – пожелал Маккаски. – Этот господин очень ершистый.

– Я надену рукавицы, – пообещал Роджерс. – Если мне удастся все уладить, а мне кажется, что удастся, я собираюсь предложить ему кое-что такое, чего во Франции он не найдет.

Маккаски поднялся из кресла.

– И что же вы ему предложите? – поинтересовался он, медленно распрямляя занывшую спину.

– Помощь, – коротко ответил ему Роджерс.

С физической точки зрения, это был самый отчаянный, самый изматывающий и в то же время звездный час в жизни Херберта. Местность, которую ему приходилось преодолевать, была покрыта сучьями, прелой листвой, стволами деревьев, камнями и участками топи. Чуть дальше его задержал маленький ручей, менее фута глубиной. Порой поверхность земли уходила вверх настолько круто, что Херберту приходилось вылезать из кресла и подтягивать его за собой, взбираясь по склону ползком. В седьмом часу начало темнеть, в отсутствие теней вокруг стало давяще мрачно, как это бывает в густом лесу. Несмотря на то что кресло было оборудовано мощными фарами, которые помещались возле каждой подставки для ног, видно было не дальше диаметра колеса. И это тоже задерживало Херберта, потому что он не хотел угодить в расщелину и закончить жизнь, подобно замерзшему пять тысяч лет назад охотнику, которого обнаружили на вершине какой-то горы.

Только одному Богу известно, что бы они стали со мной делать через пять тысяч лет, прикидывал Херберт. Однако теперь, когда он уже об этом подумал, Боб был вынужден признать, что мысль о сборище высоколобых академиков, недоумевающих над его останками в семитысячном году от Рождества Христова, чем-то ему импонировала. Он попытался представить, как они смогут интерпретировать татуировку с Майти Маусом на его левом бицепсе.

А еще он испытывал боль. Из-за веток, хлеставших по лицу, из-за перетруженных мышц, из-за кровоподтеков на груди, оставленных ремнем безопасности во время гонок по Ганноверу.

Направление, куда следует двигаться через чащу, Херберт определял по карманному бойскаутскому компасу, который он неизменно таскал с собой по всему свету. После этого он отсчитывал пройденный путь по числу оборотов колес своего кресла, Каждый полный оборот равнялся ярду. По пути он также пытался понять, какой смысл был неонацистам ехать именно сюда. Попросить сочувствующего полицейского о помощи, воспользовавшись радио, они не могли, поскольку об этом услышали бы и все остальные. А это был единственный способ связаться. Но только почему они нуждались в помощи? Единственное, что приходило в голову, – это то, что для поисков Херберта им понадобился кто-то еще. Он понимал, что это звучит претенциозно, но тогда в их поведении был бы смысл. Неонацисты улетучились при звуках сирены, испугавшись, что он на них укажет, и решили до него добраться, если он заявит в полицию. В этом случае полицейским станет известно, кто он такой и где остановился.

Херберт качнул головой. Будет не иначе, как иронией судьбы, если удастся отыскать здесь девушку. Он отправился в Ганновер, чтобы попытаться раздобыть информацию, а эти бандиты, возможно, вывели его прямо на девчонку, сами даже не подозревая об этом.

Херберт улыбнулся. Кто бы мог подумать, что день, начинавшийся в комфортабельном кресле авиалайнера, обернется поисками затерявшейся в чащобе девушки и нацистскими преследованиями?

Еще через несколько минут Херберт добрался до дерева, на котором, по сведениям Альберто, могла прятаться Джоди. Высокое, корявое, темное – спутать его с другими было невозможно. Дереву было лет триста, и Херберт не мог не подумать о том, сколько же приходов и уходов тиранов оно могло повидать на своем веку. Боб почувствовал даже некий стыд за то, каким, наверно, шутовством кажутся все их потуги этому царственному творению природы.

Сунув руку вниз, Херберт снял фонарь с крепления и посветил в крону дерева.

– Джоди, ты здесь? – позвал он вверх.

Херберт чувствовал себя глуповато, обращаясь к дереву по имени молодой женщины. Однако он всмотрелся в листву и прислушался. Ответом была тишина.

– Джоди, – заговорил тогда он, – меня зовут Боб Херберт. Я американец. Если ты там наверху, пожалуйста, спустись. Я хочу тебе помочь.

Херберт немного подождал. И снова ни звука. Через минуту он решил объехать дерево и посмотреть с другой стороны. Но не успел он тронуться с места, как услышал за спиной хруст треснувшей ветки. Подумав, что это Джоди, Херберт оглянулся назад и был поражен, когда увидел в тени рядом с деревом чью-то массивную фигуру.