Мишель тяжело дышал, и губы подергивались словно от подавляемой зевоты.

– Давайте не будем читать дальше, хорошо? Тем более, мне надо очень серьезно с вами поговорить. А письмо Мориса… влюбленного Мориса может послужить введением к беседе.

Жермена подумала: «Восемь дней назад одного слова, даже намека было достаточно, он бы немедля сделал то, что я захотела… Мое желание было законом, которому он с радостью повиновался. А теперь едва смотрит на меня, не скажет ни одного ласкового слова, скучает, находясь рядом. Боже мой! Боже мой! Что произошло во время этого необъяснимого отсутствия?»

Поколебавшись немного, Мишель заговорил очень мягким тоном, почти ласково, будто хотел, чтобы Жермена сразу послушалась.

– Вот, Морис пишет, что хочет жениться на любимой. Я его нисколько не осуждаю, но это, естественно, заставляет размышлять о вас, Жермена, о вас, чье будущее меня так заботит. Мой друг, моя дорогая сестра, не пора ли вам подумать о своем будущем?

– О моем будущем? – с удивлением спросила Жермена.

– Да, именно так. Ведь не можете вы постоянно жить под опекой человека моего возраста, кто является вашим братом только из чувства симпатии.

– Я не понимаю.

– Сейчас объясню: я должен это сделать… Это необходимо… Я не могу поступить по-другому.

Говоря так, молодой человек, казалось, делал над собой страшные усилия, поступал против воли, покоряясь какой-то чужой враждебной силе, и очень страдал.

Он продолжал, и голос его стал почти беззвучным, невыразительным:

– Ваши сестры моложе, у вас нет опоры для семьи, жизнь трудна… Вам нужен человек, кому вы могли бы излить душу, опереться на него… Вы из тех женщин, что имеют возможность выбирать мужа среди самых богатых, самых знатных, самых высокопоставленных… Тот, кому вы окажете честь, отдав ему руку, будет счастливейшим из счастливых, ведь вы подарите избраннику не только божественную красоту, но и душу, мужественную и гордую… сердце, которое дороже всех сокровищ на свете… Жермена, вам необходимо выйти замуж!

– Нет! – решительно сказала девушка, и ее большие голубые глаза, всегда такие ласковые, сделались мрачными.

– Так надо! Так надо, Жермена… – твердил Березов все тем же безжизненным голосом, в нем слышались странная покорность и страдание.

– Князь Мишель! – заговорила Жермена твердо и звонко. – Когда мы были еще в Париже, я высказала свои сокровенные мысли в ответ на предложение стать вашей женой. Я объяснила, что не могу испытать сердечной склонности, пока не отомщу негодяю, похитившему меня у меня самой, что душа моя полна ненависти и жажды мести. Сердце мое закрыто для увлечений… Мне нужно отмщение, и оно должно быть ужасным, неумолимым и полным. И когда я смою пятно позора, тогда, может быть, нежная страсть придет ко мне.

Мишель не внял возмущенному протесту и, к удивлению Жермены, продолжал настаивать на своем.

– Дорогой друг… милая сестра, из братской привязанности к вам позвольте убедить… умоляю… я не буду говорить о сердечной склонности, если решено, что мы с вами брат и сестра… мы ведь и в самом деле как брат и сестра…

Ошеломленная Жермена уже ничего не понимала. Она думала: «Где же то неудержимое влечение, ради которого Мишель стольким пожертвовал? Страсть, что освободила от оков бессмысленной светской жизни, возродила душу… Что же… Ничего не осталось? Мишель не любит меня больше?»

Девушка лишалась сил. Ей казалось, что она умирает, настолько глубоко было душевное потрясение.

Князь тоже явно страдал, но он уже совершенно не управлял своей волей и только повторял как фонограф [75], будто подстегивая себя словами: так надо… так надо!

Жермена слушала его, совершенно раздавленная горем, и думала все время: «Он меня не любит… Он меня больше не любит».

Мишель говорил:

– Вы чуть не лишились меня… Я был схвачен… Могли убить… Предположите, что я мертв… Что стало бы тогда с вами? Представьте себе, что скоро меня не будет… Я предчувствую, это случится… Что вам делать, когда я умру?

– Если такое горе постигнет меня, я останусь жить, храня в душе память о тяжкой утрате и вечную благодарность за все ваши благодеяния. Буду вечно оплакивать вас и всю жизнь носить траур в сердце.

Слова Жермены, что прежде восхитили бы Мишеля, теперь лишь усиливали его страдание.

Он говорил:

– Не об этом я спрашиваю… Я для вас единственная опора… Подумайте… что с вами станет без меня?

– Буду жить своим трудом с сестрами, как раньше, пока не случилось ужасное несчастье.

– Нет! Это невозможно! Это не то, что вам надо! Вы должны блистать в свете, он едва приоткрылся перед вами. Там ваше место, причем первое и давно вам предназначенное.

В ответ на протестующий жест Жермены Березов продолжал настаивать быстро и невнятно, будто повторяя затверженный урок, словно неведомая сила заставляла его произносить слова, те, против каких душа князя восставала. Короче говоря, он уже не был самим собой.

Жермена это ясно видела, но не могла понять, почему так происходит.

– То, чего я хочу для вас, дорогая, любимая сестра, – это встретить человека сильного, умного, преданного, кто положит состояние к вашим ногам, будет обожать вас как святую, как мадонну. Богатый, он окружит вас роскошью, достойной вашей красоты. И такой человек существует. Он вас любит, он не раз доказывал вам свою любовь.

Мишель все более возбуждался, и было видно, что он жестоко страдает.

– Он вас любит… Он вас любит!

– Довольно! Замолчите! – воскликнула Жермена.

– Вы будете графиней…

– Замолчите!.. Замолчите!..

– Графиней де Мондье!.. Вот, я все сказал… Графиней де Мондье… Так надо!

Услышав омерзительное имя, Жермена бросилась к князю, совсем уже изнемогавшему, и, глядя ему в глаза, произнесла слова, разрывавшие ей самой сердце:

– Подлец!.. О подлец!.. Будьте навеки прокляты за то, что оскорбляете гнусными предложениями, гадким именем!

Рыдая, задыхаясь и ломая руки, она кричала:

– Подлец!.. Да, подлец!.. Зачем вы меня спасли? Зачем вы лгали?! Меня не было бы в живых… Меня забыли бы… Я не терпела бы этих ужасных мук! Это вы их навязали! Я их не заслужила! По какому праву вы сохранили мне жизнь? А теперь оскорбляете меня!

Березов в изумлении смотрел, не понимая, почему она в таком негодовании.

Теперь, в свою очередь, он горестно восклицал:

– Жермена! Дорогое мое дитя! Простите… Вы же хорошо знаете, я люблю вас всем сердцем, я на все готов, чтобы доказать привязанность к вам. Я совсем не подлец!

Потом он заговорил беззвучным, каким-то потусторонним голосом без интонаций, что так пугал Жермену:

– Я не подлец, я безумен…

– Вы… сумасшедший?!

– Ну да… помешанный. Вы это отлично видите. Из тех, кого сажают в сумасшедший дом, где надевают смирительные рубашки… обливают холодным душем… Понятно вам… У меня поврежден рассудок… Вот почему я вас больше не люблю как возлюбленную… Если бы так не было!.. Если бы… Потому что я совсем недавно перестал вас любить как возлюбленную… то произошло… произошло… Я не помню когда произошло… Честное слово, я ничего не помню… Вот так же у меня с Бобино… Я его еле терплю… Но я с ним остаюсь приветлив…

Жермена чувствовала себя убитой и тихо плакала.

Не в силах остановить почти бессвязного потока слов, Мишель продолжал скороговоркой:

– Я вам сообщу большой секрет, но вы его никому… Я должен покончить с собой… очень скоро, через восемь… через пятнадцать дней. Точно не могу сказать. В общем, скоро.

Жермена, обезумев от ужаса, бросилась к нему, умоляя:

– Не покушайтесь на себя!.. Это безумие!

– Я же сказал, что потерял разум… Я уничтожу себя, чтобы всем доказать это. Раз так надо… Повторяю: когда я умру, вы останетесь без опоры в жизни… Мондье вас обожает… выходите замуж…

При этом имени Жермену снова охватили возмущение и ужас. Будто не понимая ее состояния, князь продолжал повторять как заученный урок: