В чем дело? Никто не понимал, включая самого сатирика. Он дал телеграмму в Москву с просьбой, чтобы его отправили в другой цирк, и его просьбу удовлетворили. И только спустя несколько дней после отъезда куплетиста все узнали, почему гудел паровоз. Оказывается, сатирик поссорился с одним из воздушных гимнастов, человеком грубым и злопамятным, и тот решил отомстить. Пошел на станцию к машинистам маневрового паровоза и, поставив им литр водки, сказал: «Я буду на крыше шапито сидеть. Как только махну шапкой, давайте гудок, как снова махну — прекращайте. Нам это для представления нужно». Злой розыгрыш. Но на такие розыгрыши немедленно отвечает цирковое братство. С гимнастом перестали разговаривать, и ему тоже пришлось уехать в другой город…

А в Калинине, где Никулины и Шуйдин вновь оказались весной 1954 года, на одном из представлений во время выступления жонглера с горящими факелами едва не произошла трагедия. Никто не заметил, что банка с бензином, в которой смачивались факелы, опрокинулась и бензин растекся по полу. В бензин попала искра, пламя вспыхнуло мгновенно и так же быстро стало распространяться: загорелись пол, занавес, дым повалил… Цирк в Калинине, напомним, тогда был деревянным. А публики — полный зал и в основном бабушки с маленькими детьми! Из воспоминаний Юрия Никулина: «Мы с Мишей в отчаянии хватаем огнетушитель и бежим на манеж. "А-а-а, это ты в цирке разжег костер!" — кричу я и с огнетушителем в руках делаю круг по манежу за убегающим партнером. После чего поливаю из огнетушителя горящий занавес. Миша в это время, прыгая вокруг меня, исполняет какой-то дикий танец. Дети, думая, что мы показываем очередную репризу, смеются.

Только когда пожар погасили и представление пошло своим чередом, до нас дошло, чем все это могло кончиться. Потом мы, правда, смеялись, вспоминая, как сбили с ног жонглера, как с безумно вытаращенными глазами плясал Шуйдин, а я весь облился пеной из огнетушителя. Но до конца представления у нас дрожали руки»…

Здесь же, в Калинине, закончилась, наконец, одна история, которая тянулась за Никулиным еще с юности, еще с довоенных времен. Дело было в анекдоте, который Юра слышал давным-давно в трамвае, но из-за досадной случайности тогда не узнал, как тот анекдот заканчивается. Анекдот без конца — ужас! Вот он, этот анекдот: один богатый англичанин, любитель птиц, пришел в зоомагазин и попросил продать ему самого лучшего попугая. Ему предложили одного, за десять тысяч, который сидел на жердочке, а к каждой его лапке было привязано по веревочке. Если дернуть за правую веревочку, попугай читает стихи Бернса, а если за левую — поет псалмы. Англичанину понравилось, он взял попугая и уже на выходе из магазина вдруг спросил: «Скажите, а что будет, если я дерну сразу за обе веревочки?»…

Вот этого самого ответа Никулин до войны и не услышал — рассказчик внезапно вышел из трамвая. Долго гадали они с отцом, Владимиром Андреевичем, чем может заканчиваться анекдот, но так ничего интересного и не придумали. Но этот незавершенный анекдот про попугая потом буквально преследовал Никулина по жизни. Во время обороны Ленинграда, в землянке один из бойцов вдруг стал его рассказывать. Мол, попугай, к каждой лапке привязано по веревочке, дернешь за одну, так он частушку поет, дернешь за другую — начинает материться. А что будет, если сразу за обе дернуть?.. Никулин уже предвкушал, как, наконец-то, узнает концовку анекдота, но на этих самых словах солдата-рассказчика срочно вызвали к комбату. В землянку он больше не вернулся: его отправили на задание, во время которого он получил тяжелое ранение и оказался в госпитале.

Спустя еще несколько лет, в 1951 году, когда Никулин и Шуйдин впервые приехали выступать в Калинин, этот анекдот снова неожиданно зазвучал. Из воспоминаний Юрия Никулина: «Во время представления стою я как-то за кулисами рядом с инспектором манежа, и он мне вдруг говорит:

— Знаешь, хороший есть анекдот. О том, как в Америке продавали попугая с двумя веревочками.

— Ну?! — замер я.

— Сейчас объявлю номер. Подожди.

Вышел инспектор манежа объявлять номер, и с ним стало плохо, сердечный приступ. Увезли его в больницу. Я понял, что больше не выдержу, и на следующий день пошел к нему в больницу. Купил яблок, банку сока. Вхожу в палату, а сам весь в напряжении. Если сейчас упадет потолок и инспектора убьет, не удивлюсь.

Но потолок не упал. Просто мне медицинская сестра показала на аккуратно застеленную койку и сказала:

— А вашего товарища уже нет…

Ну, думаю, умер. А сестра продолжает:

— Его час назад брат повез в Москву, в больницу.

"Еще не всё потеряно, — подумал я. — В конце концов, вернется же он обратно". Но до конца наших гастролей инспектор так и не вернулся».

Ну не мистика ли?! И вот когда спустя еще три года, в 1954-м, Никулин снова приехал выступать в Калинин, он сразу отправился искать инспектора манежа. Но оказалось, что тот человек больше не работает в цирке — перешел на местное радио. Понятно, что в первый же свободный свой день Никулин отправился на радио, отыскал комнату, где работал бывший инспектор манежа, постучался в дверь и вошел в кабинет.

Позже он вспоминал: «Он сидел за столом и, увидев меня, воскликнул:

— О! Кого я вижу!

— Привет! Что было с попугаем, у которого на ногах были привязаны веревочки?!

— У какого попугая? — опешил бывший инспектор. Я напомнил об анекдоте.

— А-а-а… Да-да… Такой анекдот был. Понимаешь, начало я, кажется, помню; продавали попугая в Америке… но вот концовку я забыл.

— Как забыл? — обмер я. — Ну, вспомните, вспомните.

Он задумался, потом радостно воскликнул:

— Вспомнил! Сейчас расскажу. Только быстренько схожу к начальнику, подпишу текст передачи.

— Нет! — заорал я. — Сейчас расскажите, и я уйду.

И он рассказал. Оказывается, когда покупатель спросил: "Что будет, если дернуть сразу за обе веревочки?" — то неожиданно попугай сам закричал: "Дурр-рак! Что будет? Что будет? С жердочки я упаду!"

Так я, наконец, узнал концовку того анекдота»…

Шел 1955 год. Уже десять лет Юра работал в цирке, а он все еще считал, что продолжает учиться. Вдруг сообщили, что «Маленького Пьера» включили в программу, с которой Московский цирк едет на V Международный фестиваль молодежи и студентов в Варшаве. Никулины и Шуйдин с энтузиазмом принялись заполнять различные анкеты, учить ходовые фразы по-польски… Рано радовались! Накануне генерального прогона программы в Москве, когда ее должна была смотреть комиссия, чтобы принять окончательное решение, какие номера включать в программу выступления в Варшаве, а какие — нет, Татьяна вывихнула на репетиции ногу и еле-еле ходила. Поэтому, как она ни старалась, Пьер все равно бегал медленно, прихрамывая. Сценку «Маленький Пьер» клоуны показывали приемочной комиссии, как говорится, вполноги. Клоунада потеряла ритм. А когда показали старую «Сценку на лошади», — в ней Никулины и Шуйдин, будучи лучшей подсадкой [ 38], ассистировали начинающему тогда коверному Олегу Попову, — она прошла отлично. За нее комиссия артистов хвалила, и было принято решение именно с ней, а не с «Маленьким Пьером» отправить троицу в Польшу [ 39].

Никулин расстроился: впервые поехать за границу, на молодежный фестиваль, где соберутся чуть ли не 30 тысяч человек из 114 стран — и не со своим номером, а на подхвате… Обидно! Вспыльчивый по характеру Шуйдин предложил вообще отказаться от поездки. Но съездить-то хотелось: ведь на фестивале можно будет посмотреть программы самых разных цирков — китайского, болгарского, польского, немецкого!

Из воспоминаний Юрия Никулина: «Когда советский цирк приехал в Варшаву, ярко светило солнце, играла музыка. Город — в праздничном оформлении. Центр Варшавы, разрушенный в войну, уже почти восстановили, отстроили, но до сих пор можно было увидеть и целые кварталы развалин. Художники оригинально использовали одно разбомбленное многоэтажное здание — коробку с зияющими провалами окон. Во всю его высоту они сделали громадный голубой щит, в центре которого вырезали силуэт бомбы. Развалины, — ночью они подсвечивались красными прожекторами, — просматривались сквозь бомбу, и все читали написанное внизу слово: "Никогда!"».