Наконец зычный голос возвысился над остальными.

— Магистр де Боже прав, — произнес коренастый крепыш с широкой грудью. — Следует принять условия Калавуна. Это небольшая плата за продолжение нашего существования.

Собравшиеся затихли.

Уилл удивленно смотрел на человека, который говорил в поддержку Гийома. От него такого можно было ждать в последнюю очередь. Жан де Вилье, великий магистр ордена рыцарей Святого Иоанна. Тамплиеры и госпитальеры ожесточенно соперничали в течение десятилетий. По любому вопросу они занимали крайне противоположные стороны. Подобно генуэзцам и венецианцам они впитали ненависть друг к другу с молоком матери. И за этой ненавистью стояли годы вражды и обид, которые не забываются. Но даже слова магистра госпитальеров не смогли изменить ход обсуждения.

— Откуда мы возьмем деньги? — спросил чиновник из магистратуры. — Горожане не дадут. Кто заплатит?

Опять поднялись крики:

— Стены Акры выстоят осаду! Сарацины о них разобьются!

— Не уступать их требованиям!

— Никакая крепость не выдержит продолжительной осады, — увещевал их Гийом. — В обороне Акры мамлюки отыщут слабые места. — Он откашлялся. — Войско крестоносцев взяло этот город у арабов два столетия назад! В своем самодовольстве вы забыли это. Триполи, Антиохия, Эдесса, Кесария, Иерусалим, — называя каждый город, он ударял кулаком по ладони, — пали под натиском мусульман. Акра — наш последний оплот, милостью Божьей. Потеряем ее, потеряем и Святую землю!

— Запад нас не бросит! — выкрикнул епископ Триполи. — Не слушайте тамплиеров. Римская церковь не отдаст нас на съедение сарацинам, пришлет оружие и войско. Наш папа не позволит, чтобы Святую землю захватили неверные. Не позволит это и наш Господь.

Глаза Гийома вспыхнули.

— Есть время для молитвы, епископ, и время для действий. Только глупец встанет на поле битвы лицом к войску неприятеля с Библией в руках. Мы исполняем Божий промысел не только благочестием, но и деяниями. В этом суть нашего служения Ему. Отогнать сарацинов с помощью одних молитв не удастся. Даже если Запад пошлет помощь, она вовремя не придет. И помните, братья, что именно Запад прислал сюда этих самых людей, которые, не исключено, подписали нам смертный приговор. Почему, вы думаете, для Крестового похода сюда прибыли только пастухи, овцеводы и земледельцы? Никто больше не захотел! Запад погряз в собственных распрях, и Святая земля его больше не заботит. Мы остались одни, братья!

— Мы тебе не братья, — выкрикнул сзади рыцарь-тевтонец. — Ты не считал нас братьями, когда свергал с трона короля Гуго, чтобы посадить на него своего кузена Карла Анжуйского, из-за чего в городе вспыхнули беспорядки. Ты делал это только ради интересов Темпла. Ваши великие магистры всегда стремились верховодить в этом королевстве! Начинали войны, дабы наполнить золотом свои сундуки! Почему мы должны слушать тебя сейчас?

Эти слова вызвали такой шквал поддержки, что Гийом стоял, не в силах произнести ни слова.

Уилл не выдержал. Взорвавшаяся внутри ярость заставила его шагнуть вперед.

— Вы все глупцы! Я был в Каире, видел ненависть в глазах мусульман. Если вы не примете их требования, то, клянусь Богом, будет война и мы падем!

Его вернул на место Тибальд Годин:

— Коммандор, не горячись.

— Они ничего не слушают, — удрученно буркнул Уилл, показывая на толпу.

Гийом хотел продолжить, и тут кто-то швырнул в него яблоко. Оно не попало, но с шумом разбилось о заднюю стену церкви. Тибальд Годин отпустил Уилла и выхватил меч.

— Мессир, нам нужно уходить. Это уже слишком.

— Ты предал своих, де Боже! — крикнули из толпы.

Теперь выхватил меч и Уилл. Следом могут швырнуть камень или кинжал. Он и Тибальд быстро свели великого магистра с помоста. Обнажили мечи и все остальные тамплиеры. Толпа неохотно расступалась перед ними. Крики не прекращались:

— Тамплиеры больше сарацины, чем христиане!

— Им на мантиях надо носить не кресты, а полумесяцы!

— Предатели! Предатели!

Под эти возгласы рыцари протолкнулись к двери и поспешили к своим коням. Гийом отстал и стиснул плечо Уилла. Его глаза лихорадочно горели.

— Ты видишь, к чему мы пришли? Спустя два столетия эти люди готовы отказаться от мечты христианства ради одной золотой монеты с каждого. — Он сжал плечо Уилла еще сильнее. — Неужели ради них принесли себя в жертву наши братья, твой отец? Ради них они проливали свою кровь? — Он опустил голову. — Должно быть, рыцари Первого крестового похода, основатели нашего ордена, сейчас переворачиваются в своих гробах! Наверное, Господь отвернулся от нас из-за нашей алчности и тщеславия. Неужели все кончено? И не на поле битвы, а в бессмысленных погромах в мирное время, устроенных толпой невежественных голодных крестьян, явившихся сюда в поисках лучшей жизни. — Он горько рассмеялся. — Неужели действительно вот так все кончилось?

Уиллу хотелось сказать, что все войны бессмысленные. История помнит героев и полководцев, и ей дела нет до безвестных миллионов, принявших смерть на полях битвы.

— Спаси нас Господь, — простонал Гийом, почти падая на колени.

Уилл подхватил де Боже, на мгновение проявив слабость и выругав Эврара, что тот умер и оставил его одного. Но тут же собрался, вспомнив, что он глава «Анима Темпли», а еще муж и отец.

— Это еще не конец, мессир. — Он посмотрел великому магистру в глаза. — Пока еще не конец.

Цитадель, Каир 20 октября 1290 года от Р.Х.

Калавун нетвердой походкой проковылял к двери и вышел в сад. На мгновение ослепленный солнечным светом, заслонился ладонью и направился по обсаженной пальмами и яркими цветами дорожке к пруду, где в чернильной глубине медленно двигались рыбы. Тяжело опустился на каменную скамью и охватил пульсирующую голову руками. Кожа на лбу была сухая и холодная, к горлу подступала тошнота. Обычно такое бывало только по утрам, но теперь длилось целый день. Снадобья лекаря не помогали уже несколько месяцев.

— Отец.

Калавун выпрямился, морщась от боли. Подошел Халил, как обычно, с суровым лицом. Посмотрев на сына, Калавун вдруг, к своему ужасу, обнаружил в себе желание, чтобы лихорадка унесла тогда не Али, а Халила. Али был добрый, справедливый, красивый и благородный мальчик. Он умел радоваться жизни и, возможно, стал бы единомышленником отца, поверил бы в его дело. А Халил спрятался за холодной стеной веры и долга, которую Калавуну так и не удалось пробить. Наверное, после смерти Али надо было искать другого преемника. Но сейчас нечего забивать этим голову. Калавун слабо вздохнул и зажмурился. Он любил Халила. И по-прежнему надеялся, что сын его поймет.

— Почему ты покинул Совет, мой повелитель? — спросил Халил. — Эмиры ждут приказа выступать. — Он скрипнул зубами. — Франки осмелились отказать нашим требованиям! Они дорого за это заплатят.

— Я хочу подумать, Халил, на воздухе.

— О чем думать, отец? — Халил взмахнул в сторону дворца. — Люди ждут тебя. — Он вгляделся в Калавуна. — Отец, почему ты молчишь?

Калавун встретил его каменный взгляд.

— Я принял решение.

— Тогда объяви. Надо готовить войско. — Халил собрался идти к дворцу, но остановился, увидев, что Калавун все еще сидит.

— Я не пойду на франков.

Халил долго молчал.

— Ради Аллаха, скажи, почему ты это делаешь? Франки отказались заплатить за злодейства, совершенные в Акре. Ты должен на них пойти!

— Не забывай, с кем говоришь, Халил, — резко оборвал его Калавун. — Я султан, и мое слово закон.

— Эмиры не позволят тебе это сделать, — свирепо отозвался Халил. — Франки истребили сотни мусульман, нарушили мирный договор. Эмиры требуют от тебя действия!

— Я их послушал, когда речь шла о Триполи, и сожалею с тех пор каждый день. Снова ту же ошибку я не повторю. — Калавун поднялся и обошел пруд. Посмотрел на небо, затем невесело рассмеялся. — Я скучаю по Назиру. Странно, да? Он меня предал, а я по нему скучаю. И думаю, не стал бы его убивать, если бы Назир тогда остался жив в Триполи. Понимаешь, не смог бы заставить себя сделать это. Я потерял много близких. Айша, Ишандьяр, Али, Бейбарс. Отчего же я еще здесь, Халил? Может, Аллах обо мне забыл?