— Сделайте то же самое, — приказал ои остальным. — Никаких образов нашего Спасителя, пока мы не закончим то, что собираемся совершить сегодня ночью.

Это зловещее предупреждение прозвучало, как приговор. Люди переглянулись. Во взглядах читалось недоумение.

От одного де Мондидье потребовал, чтобы тот снял с перчатки подвеску в форме креста; другого заставил отстегнуть нагрудник, на котором было выгравировано распятие. Весельчака, который, как и некоторые экзальтированные паломники, выжег себе каленым железом крест на лбу, он отправил восвояси.

Закончив проверку, де Мондидье повел людей в лес.

В лунном свете тени казались зловещими. Настораживало даже покачивание веток. Казалось, люди попали в мир тюрингских легенд, и лес был полон мохнатых фавнов и злых духов.

Козимо и Ролан не знали никого из ехавших рядом с ними всадников. У всех были непроницаемые лица, никто не проронил ни слова. Отряд был в пути уже час, обходя стороной дороги. Внезапно де Мондидье остановился.

Остальные тоже остановились перед деревянным щитом. Все молча перекрестились. На щите красными буквами на черном фоне было написано: « Анафема тому христианину, который ступит на эту землю! Анафема тому, кто нарушит приказ архиепископа! Возвращайся назад, христианин, и храни тебя Бог».

Де Мондидье не повиновался.

Козимо заметил и другие подобные воззвания. Отряд ступил на землю отлученного от Церкви, проклятого прихода, заклейменного как пристанище дьявола.

Проехав еще немного, де Мондидье остановился. Место было незнакомое. Их уже ждали какие-то люди. Кози-мо подъехал ближе, чтобы рассмотреть этих людей. Их было четверо. Никого из них он не знал. В этой группе был и священник.

Прибывшие обменялись с ожидавшими их несколькими короткими фразами, н все поехали дальше.

Через пол-лье участники операции очутились у въезда в деревню.

Она называлась Лонг-Буа.

Именно жителей этой деревни отлучил от Церкви архиепископ, о чем возвещали расставленные повсюду щиты.

Несмотря на поздний час, Козимо заметил, что возле небольших домов царило оживление. Окошки домов светились, в них мелькали силуэты. Когда отряд прибыл в центр деревни, не оставалось никакого сомнения, что об их приезде знали и ждали их.

Де Мондидье уступил свое место во главе отряда священнику. Тот красноречиво жестикулировал и громогласно произносил ритуальные фразы.

Козимо ничего не понимал. Священник в этом проклятом месте? Ролан смотрел на него, тоже ничего не понимая.

Кое-кто из крестьян вышел навстречу священнику, чтобы припасть к его руке; другие спешили спрятаться. Козимо и его сотоварищей предупредили, чтобы те были начеку в случае выступлений со стороны возмущенной толпы.

Священник и де Мондидье остановились на пороге церкви. На воротах, заколоченных крест-накрест досками, висело предупреждение архиепископа — акт об отлучении. Не колеблясь ни минуты, священник сорвал приколотый листок, оторвал доски и широко распахнул ворота, намереваясь пройти к алтарю. За подобную дерзость первый же прибывший из Рима церковник мог отправить его на костер.

Священник повернулся к жителям деревни, показывал им зажатый в правой руке листок: это была папская булла. Этот документ давал право девяти рыцарям служить мессы и собирать пожертвования во всех приходах, отлученных от церкви. Это была исключительная уступка Папы, и получена она была благодаря стараниям Хьюго де Пайена. Таким образом Рим обеспечивал средствами Милицию, не истощая папскую казну и не компрометируя себя слишком очевидной поддержкой новоявленного ордена. Эта булла открывала Милиции запретные территории, находящиеся как бы вне мира.

Священник снова заставил заговорить колокола. В деревне служили мессу — первую за четыре последних года. Отлученные от церкви были преисполнены религиозного рвения. И не зря. Как и другие участники операции» Козимо и Родан узнали, что произошло когда-то в Лонг-Буа.

Четыре года назад эти же самые верующие отвергли одного из своих святых — Антуана. Его в прямом смысле выдворили из прихода. В этой свойственной христианским обычаям процедуре изгнания не было ничего необычного. Прихожане имели право отвергнуть святого, если он не оправдывал их чаяний. Уже в течение долгого времени в Лонг-Буа бушевала эпидемия лихорадки Святого Антуана. Прихожане много раз прибегали к девятидневным постам, но, не исцеляясь, решили, с согласия их священника, поставить ультиматум своему святому. Когда все обещанные сроки минули, а болезни не уходили, изображения Антуана были сложены на повозку и вывезены за пределы прихода. Церковь обычно терпимо относилась к этой зрелищной церемонии, но при условии, что выполнялось одно правило, согласно которому святой должен был «вернуться» какое-то время спустя, со всеми почестями, превозносимый еще больше, чем прежде. Но в Лонг-Буа этого не произошло. Церковь отказалась узаконить изгнание Антуана. Возник конфликт. Жителей деревни вынуждали принять обратно изгнанного святого. Гнев людей обратился против других святых Церкви. Но чем больше упрямился народ, тем беспощадней действовали церковники. Потеряв всякий контроль над собой, бросив в огонь изображения всех святых Церкви, прихожане Лонг-Буа обратили свой гнев против их старого священника. На следующий день после смерти священника, сожженного прихожанами, епископ предал деревню анафеме на сто лет и один день. С того момента ни один верующий не имел права ни войти на территорию прихода, ни покинуть его. Церковные ворота были заколочены. Больше ни одно таинство не должно было совершаться на этой земле: ни крещение, ни отпущение грехов. С того времени жители деревни, поумерившие свой пыл после сурового наказания, ждали, чтобы Церковь сняла этот тяготевший над ними запрет.

Поэтому ночной приезд де Мондидье и священника был воспринят не просто как везение, а как избавление от несчастий. Руководители Христовой Милиции хорошо продумали этот шаг. После триумфальной мессы совершались пожертвования, необычайно щедрые для такой нищей коммуны. Жители деревни жертвовали последним, отдавали зерно и холст. Козимо испытывал неловкость, наблюдая за происходящим. Папская булла не могла отменить отлучение от Церкви. Эта «милость» имела, силу только в течение одной ночи, и целью этого фарса было пополнение казны Милиции.

Вместе с Баркильфедроном Козимо и Ролан обошли дома, в которых во время мессы не горел огонь и были заперты двери и окна.

В одном из таких домов они обнаружили семейство, затаившееся в темноте. Судя по их одежде и собранному багажу, который они держали у себя на коленях, они были готовы отправиться в путь. Эти люди надеялись покинуть деревню вместе с отрядом де Мондидье.

— Мы хотим совершить паломничество, как и вы, мы искупим наши грехи, — говорил, стеная, отец семейства. — Посмотрите на наших детей! Они не виноваты в той драме, что разыгралась когда-то в деревне. Вот этому четыре года, почему он должен расти на безбожной земле?

Но Баркильфедрон повторил распоряжение де Мондидье: отлученным от церкви запрещено покидать деревню. Милиция не имела права распоряжаться судьбами еретиков. Этот пункт особо подчеркивался в папской булле. Выезжая из деревни, вооруженные солдаты должны были отгонять тех, кто попытался бы следовать за ними.

Рано утром, когда священник благословил жителей деревни и отпустил им грехи, де Мондидье объявил отход.

Готовясь покинуть деревню, Козимо и Ролан неожиданно для себя увидели, что де Мондидье оставил в Лонг-Буа двоих своих людей.

Козимо решил расспросить о причинах этого одного из членов отряда.

— Разве ты не бывал раньше в таких деревнях? — спросил тот. — Де Мондидье всегда оставляет там своих людей. Милиция создает опорные посты на протяжении всего пути следования паломников. Наверное, чтобы проще было решать всякие вопросы во время следующего путешествия или при возвращении.

Отряд отправился в обратный путь.

По дороге они несколько раз натыкались на беглых сельчан. Чтобы завоевать доверие руководства, Козимо и Ролан не один раз набрасывались на беглецов, проявляя показное рвение. Коща они вернулись в лагерь после одного из таких инцидентов, вербовщик похвалил их.