Я сел на песок и, глядя на океан, стал собираться с мыслями. Только, кажется, ухватишься за что-то, только начнешь понимать — будто кто как пошерудит кочергой в пылающем мозгу, разогнав горячие безумные искры, а те так и посыплются, обжигая воспаленный разум. Мир рушится на части, идет рябью в глазах, и сидишь, стиснув челюсти и не в силах сосредоточиться.

Помню, мне было лет пятнадцать или шестнадцать, и один богатей из Орландо предложил вместе поучаствовать на его яхте в гонках за Кубок Коронадо — яхт-клуб Менорки каждый год раскошеливается на эту пижонскую регату. Мы как раз вышли на последний заход, когда надо было, умело маневрируя на спинакере, войти в бухту Коронадо. И вдруг как гром среди ясного неба — сильный ветрила, предвестник грозы. Нас закрутило, яхта взбрыкнула, нос задрало кверху, мачта переломилась, и парус стал черпать воду, грозя увлечь за собой все судно. Вот тогда я впервые узнал, что такое страх — настоящий, нешуточный страх. Мысли пришли в полнейший сумбур — это была страшная мука: я стоял, не в силах и пальцем пошевелить, скованный ужасом. И тут неожиданно понял, что все могло обернуться куда хуже — это ведь не моя лодка, да и потонуть нам не дадут. Со вновь обретенным спокойствием я перескочил на нос яхты и принялся резать парусину, а хозяин тем временем завел мотор. Мы удачно выбрались из этой переделки и самостоятельно пришли к финишу.

Мало-помалу ко мне вернулось хладнокровие. Ну уж нет, слезами горю не поможешь. Все могло быть гораздо хуже. Еще прошлой ночью я думал, что Барбара ушла к другому. Потом, когда его выловили, я боялся, что и моя любимая мертва. Но оказалось совсем не так плохо. Какой там неплохо! Все просто здорово: она жива, и я ее спасу. Дело за миллионом.

Я встал и направился в сторону шоссе, по пути минуя владения лорда Дауни. Кларисса Персиваль как раз отъезжала от особняка в тележке для гольфа. Она меня заметила, остановилась и предложила подбросить до «Альбери». Впрочем, не успели мы проехать и сотни ярдов, как метиска разразилась рыданиями и свернула на обочину. Я дал ей выплакаться.

Наконец она проговорила:

— Все шишки на меня летят: я во всем виновата.

— При чем тут вы? Кто-то проник в дом и похитил старика.

— Я за ним недоглядела. Оставила одного, бедняжку. Вот его и забрали, а теперь…

Она снова заплакала. Придя в себя, женщина уступила моим просьбам и рассказала все как было, по порядку. Кое-что я уже слышал с подачи Зой Эпплквист.

— Вчера вечером, когда вы ушли, лорд Дауни заснул на диване, — сказала Кларисса. — Мне его тревожить не хотелось, у него в последнее время такой чуткий сон, и я не стала его перекладывать. Сама ушла на кухню стряпать ужин. Я там и была, когда погас свет. Вы же помните?

Я сказал, что не припоминаю, чтобы вечером выключали питание — на острове и в «Альбери» горел свет. Но согласился, что с утра электричества не было.

— Тут не подгадаешь. На острове так по-дурацки линии проходят, что где-то гаснет, а где-то — нет. Постоянно какие-то неполадки, — посетовала метиска. — Бросилась свечи на кухне искать — нигде их не было; керосинки хватилась — тоже как в воду канула. Я темноты боюсь, а иногда как выключат, так по нескольку часов и сидишь. Жуть берет… — Служанка невесело усмехнулась. — Помню, когда лорд Дауни на голову-то покрепче был, любил он попроказить. Тут все знали про мои страхи, а он до рубильника доберется да и выключит весь свет в доме — так, попугать. И радуется, радуется. А потом рубильник на место, и сам смеется. Эх, какой был весельчак…

При мысли о хозяине она снова пустила слезу, но быстро успокоилась.

— Тогда я позвонила матери. Она живет тут неподалеку. У нее электричество было, и она пригласила меня к себе — сказала, даст свечи и лампу. Я и отлучилась минут на десять. Как пришла — сразу на кухню, лампу зажгла и стала готовить. Горошек, рис с курицей, напекла его любимых кукурузных оладий. Положила в тарелку, пошла в гостиную — думала, может, лорд Дауни перекусить захочет, здорово они ему нравились. Смотрю, а бедняжки след простыл.

— В какое время это случилось? — поинтересовался я.

— Да не знаю, полвосьмого-в девять. Когда только успели пробраться… Видать, либо пока меня не было, либо пока с готовкой возилась: дом-то я не запирала. Здесь на острове народ дружелюбный, двери нараспашку, так уж повелось. А эти мерзавцы вошли и схватили хозяина. Он же такой был легкий.

Кларисса снова расплакалась.

Налетела какая-то мошкара. Она путалась в волосах, кусалась, пара жучков села на лодыжку, и я их прихлопнул. Кларисса словно не замечала — от расстройства, наверное.

Я спросил:

— Вы обнаружили пропажу и оповестили Бирму?

— Ну нет, не сразу. Я сначала пошла поискать. Взяла лампу, весь двор осмотрела, по пляжу походила чуток, не слишком далеко. Наведалась к соседям — раньше, бывало, он и туда забредал. Когда искать было уже негде, пошла Бирме рассказывать. Часов десять уже было вечера. Пожалуй, что и больше, потому как, когда я вернулась, электричество дали и я стала часы подводить по всему дому.

Кларисса вынула из сумочки салфетку и промокнула слезы.

— А давно это у него началось? — спросил я.

— Вы про уходы?

— Ну да. Так и развилось мало-помалу?

— Какое там. Быстро одолела напасть. Как Бирма покалечилась — он сразу и сдал.

— А до несчастья с дочерью старик был в порядке?

— Знаете, ему ведь семьдесят восемь, тут уж, как говорится, не без проблем, да только на голову он никогда не жаловался. Крепышом таким ходил. Я за ним ухаживаю вот уже… с год будет; сильно сдал он за последний месяц. Бирма вернулась, и пошло-поехало. Смотреть-то на нее больно, вот он и расклеился, старичок наш.

Я сказал:

— Тут и здоровый-то не выдержит: вся сшита-собрана, да еще и молчит. А врачи-то что говорят?

Кларисса пожала плечами:

— Не знаю. Медики передо мной не отчитываются. Я разговариваю лишь с Бирмой и гостями; только и они все больше скрытничают. — Метиска покачала головой. — А теперь будто бы хотят двести пятьдесят тысяч выплатить, да ведь денег таких тут давно не водилось.

— Может, Бирма на свои силы рассчитывает? Есть у нее сбережения?

— Не-а, ничего такого не слыхала. Она все у отца просила, особенно в последнее время — как в аварию попала. Разлад у них из-за денег-то, ой разлад.

— А у Зой Эпплквист? Как думаете, она богата?

— Я о ней вообще мало знаю — почти ничего. Говорит, мол, тренер или инструктор какой. Да, вспомнила, физиотерапевт.

Я как мог отбивался от мошкары: спасу от нее не стало.

— Двигаться пора, на лету не кусают, — сказала Кларисса.

Завела мотор и вырулила на дорогу. Мы проехали еще пару кварталов по Франт-стрит. На округу стремительно опускались сумерки. Отдыхающие, пользуясь первыми часами прохлады, высыпали на улицу. Встречные кто здоровался, кто махал рукой. Мы улыбались и махали в ответ, делая вид, что мир прекрасен и все идет своим чередом.

За время моего отсутствия в коттедже кто-то успел прибраться, а в ведерке со льдом стояла бутылка «Шрамсберга». Чтобы найти записную книжку Барбары, пришлось перерыть чертову кучу вещей. Раздобыв номер Штеффи Планк, я направился в основное здание, откуда можно было позвонить.

На телефоне уже висела дамочка из Чарлстона. Заметив меня, она сделала ручкой — секундочку, любезный — и как ни в чем не бывало принялась чесать языком. Другие женщины расположились в салоне и потягивали коктейли, пока их мужья играли в джин-рамми. Похоже, игра шла на интерес: они вели счет в специальном блокноте. Телевизор работал с выключенным звуком, а по экрану носились и плавали серые горизонтальные полосы. В уголке у проигрывателя доктор и миссис Такие-то убалтывались с какой-то парой. Из динамиков лился низкий, с хрипотцой голос Сары Воан, исполнявшей «Не разлюблю тебя». Вообще тут царила атмосфера пятидесятых: бокалы на длинных ножках, картежники, лирическая музыка и дрянное телевещание.